Онлайн книга «Дальгрен»
|
(Стремление к точности грозит неуклюжестью.) Дабы узнать, кто я такой, пришлось отказаться от имени и кто его знает какой части жизни. Не по выбору. Но считать это выбором, похоже, единственный способ сохранить рассудок… «похоже»? Мне страшно, потому что в этом Городе я не знаю, где я, не знаю, куда можно зайти. (Стремление к формальности грозит напыщенностью.) Люк в потолке на веранде был открыт. Денни взобрался по лестнице, прибитой к стене; мы с Ланьей (я гадал, кто и зачем открыл люк) следом. Из-под ее пяток высунул голову в свинцовое небо. Ступил на шероховатый рубероид и не понял, как произошел переход от металлического листа в потеках, в трех футах за люком, к мутному шару размером с футбольный стадион, окружившему нас-и-соседние-дома. Хотел было спуститься и залезть заново – на этот раз посмотреть. Спросил Ланью, не передумала ли: может, все-таки станет скорпионом, а не просто скорпионьей бабой. – Да ни, – ласково ответила она, – в жизнь, блядь! – А затем: – Нет, серьезно. Я про это еще думала, и я не хочу. Мне нравится приходить в гости и оставаться надолго. Но жить мне нравится с мадам Браун. Ну, она здесь провела три дня подряд. А вчера Денни шутки ради повесил ей на шею одну из своих цепей, и Ланья не снимала ее, пока не легла. Впрочем, утром, уходя в школу, не надела. У дальнего края крыши Болид – в чем мать родила, не считая оптической перевязи, – обернулся и улыбнулся в легком смятении. – Это ты люк открыл? – спросила Ланья. – Ага. Хотел выйти погулять. Сообщил нам, что гулять любит голым. В ответ на это необязательное разъяснение Денни разъяснил (необязательно), что в Беллоне, если охота, можно и по улицам разгуливать нагишом. – …никого не колышет. Ланья уже стаскивала с себя одежду. Тогда я тоже разделся. Денни сказал: – Да бля, – и все с себя снял. (Оставил собачий строгий ошейник, петлями намотанный на лодыжку.) Ланья вынула гармонику из рубашки и заиграла эти свои диссонансы. Мы гуляли и разглядывали с крыши, что удавалось, или друг друга, когда на нас не пялились в ответ; перевешивались через край; сидели на мансардных всяких штуках сбоку. Долго. У Накалки на плече набит голубой скорпион – говорит, набила еще до прихода в Беллону. Она, пожалуй, больше всех в гнезде сама рассказывает о своей прежней жизни (судя по этим рассказам, скучной до зевоты); при этом она страшно тактичная и умудряется быть одной из самых невидимых. Если бы кто писал про гнездо, она, наверно, оказалась бы в числе пятерых-шестерых, которых не упомянут, или ее яркую черту-другую повесили бы для украшения на другого персонажа. Девчонка, вдобавок белая, однако характер у нее – наитипичнейший скорпион, прямо-таки не верится. Я даже и не знаю, верю ли; отсюда эта запись. Потом Болид надел штаны и цепи… – Пока, – сказала Ланья. Болид ухмыльнулся: – Пока. …и спустился в люк. Мы сошлись поближе в дальнем углу и про него поговорили – мы с Ланьей в основном, в основном Денни слушал. Потом я впервые рассказал им, как на той неделе ограбил мужика. Не без восторга Денни сказал: – Ни хера себе! Ланья сказала: – Ты ведь шутишь, да?.. Господи, ты не шутишь! Она сидела, скрестив ноги, спиной к низкому парапету. Когда поднесла ко рту гармонику, на бедре остались две параллельные полоски. – Нет, не шучу. Вышло интересно. – И что хуже всего, наверняка ты это сделал, только чтоб узнать, каково это, или еще по какой дебильно похвальной причине. – Главное тут, – объяснил я, – не то, что я испугался, а что, если пересечь очень-очень тонкую черту, звереешь как пиздец. – Слушай, – сказала она, – ты же не станешь убивать, только чтобы почувствовать, каково это. – Здесь это было бы проще всего. – Господи! – Она посмотрела в небо. – Ладно, – сказал я. – То есть ты не одобряешь. Почему ты злишься? – Потому что, – и ее глаза вперились в мои, – хитрым образом мне кажется, что виновата я. И не проси пояснять; не то разозлишься сам. Пока я раздумывал, как добиться от нее пояснений, прагматик Денни спросил: – И что срубил? – Три бакса. Выгоднее, чем работать у Ричардсов. – Я взял штаны, достал купюры из кармана и отдал ему. – Держи. – Скупо улыбнувшись, покосился на Ланью. – Я бы разделил между вами, но она ж не возьмет. Лицо у нее стало чуток непроницаемое, и я понял: еще как возьмет. Денни посмотрел на деньги и повторил: – Ни хера себе! А в мыслях: он бы высказался с такой же интонацией, если б узнал, как что-то украли у него. – На. – Денни протянул одну купюру Ланье и: – На, ты оставь себе одну. Тогда выйдет всем поровну, – и одна вернулась ко мне. – Надо отлить. – Он встал и зашагал прочь – ладони развернуты назад, средний палец на левой руке обмотан купюрой. Ланья наблюдала за мной. – Если б ты вечно не выплескивал мне в голову такое, я бы, наверно, с тобой заскучала. Нет, ты не говори ничего. Я пока думаю. – Она встала на колени. – Мне тоже надо отлить. – На ягодицах и одном бедре отпечатался рубероид. Денни у водостока в углу оглянулся через плечо: – Ты вниз, в туалет? – Нет, – раздумчиво сказала она; когда они договорили, надо было мне догадаться, что она знала заранее. – А, ну да. Ты, наверно, можешь тут присесть. – Денни закончил и стряхнул. – С чего ты взял, что мне нужно приседать? – Ты же девочка. Ты не можешь ст… Ну, я думал, девочки сидя. – Боже всемогущий! – сказала Ланья. – А направлять-то как? – спросил Денни. – Как и ты. – Но у тебя же нету?.. Она раздвинула два пальца знаком победы, опустила на пизду и как бы растянула. – Вот так, если угодно. Перестань пялиться, будь добр, дай мне пописать? – А… ну да, – насупился Денни. – Я иногда в сортире не могу отлить, если на мой хуй пялятся. – Он отвернулся, оглянулся, отвернулся опять. – Ни хера себе. Будто ему что-то вернули. Он отошел к парапету. – Я и не знал, – сказал он. Когда она подошла, он разглядывал гармонику; покрутил и протянул ей через мое плечо. – Умеешь играть? – спросила она. – Не. – Гамма начинается здесь, – сказала она. – Видишь? На четвертом отверстии. Мы спустились с крыши (наполовину оделись там, наполовину внизу) и в гостиной ввязались в дискуссию с некоторыми вышеупомянутыми (Болидом, Накалкой и пр.) – сначала-то я хотел записать, что Ланья говорила тогда. (Когда начал, думал, история про то, что Ланью заводит во мне всякое странное, и про то, что было на крыше, станет удачным прологом, потому что в дискуссии она все это упоминала), но опять, добравшись до сути, устал записывать. |