Онлайн книга «Дальгрен»
|
Он хотел поблагодарить, но закашлялся. Может, шоферу охота с кем-нибудь потрепаться? Зачем еще подбирать человека, просто идущего по дороге? Трепаться неохота. Но что-то сказать надо. – Что везете? – Артишоки. Приближающиеся огни высветили шоферу лицо, оспину за оспиной. Они дальше заколтыхались по шоссе. Больше в голову ничего не приходило, вот разве что: я, понимаете, только что любил одну женщину, и вы ни за что не угадаете… Нет, история про Дафну не прокатит… Поговорить хотелось ему! Шофера вполне устраивали фатические благодарности и болтовня. Западная независимость? Он немало помотался стопом по этим краям и считал, что тут сплошь маниакальный ужас. Он запрокинул голову. Поговорить охота, а сказать нечего. Страх унялся, и лукавство страха лепило архитектуру улыбки, с которой боролись губы. Спустя двадцать минут он увидел вереницу шоссейных огней и подался вперед – посмотреть на съезд. Глянул на шофера – тот как раз отводил взгляд. Захрипели тормоза, и кабина рывками замедлилась. Машина остановилась. Шофер пососал рябые щеки, повернулся – во взгляде по-прежнему ничего. Он кивнул, как бы улыбнулся, нащупал ручку, спрыгнул на дорогу; дверца стукнула, и грузовик тронулся, пока он еще готовил благодарность; пришлось уворачиваться от угла прицепа. Грузовик с грохотом свернул с шоссе. Мы произнесли всего по одной реплике. Как странно, что этот ритуальный диалог исчерпал общение. (И это – ужас?) Что за удивительные и увлекательные ритуалы мы нынче практикуем? (Он стоял на обочине и смеялся.) Что за вращение и натяжение во рту побуждает смеяться в этой ветреной, ветреной, ветреной… Здесь сплелись узлом эстакада и тоннель. Он шагал… гордо? Да, гордо, вдоль низкого парапета. За водой замигал город. Полумилей ниже огонь с набережной швырялся дымом в небеса и отражениями в реку. А здесь ни одна машина не съехала с моста. Ни одна не заехала на мост. Вот будка контролера – как и вся шеренга будок, она темна. Он зашел: фасадное стекло разбито, табурет перевернут, в кассе нет ящика – треть клавиш заклинило, кое-какие погнуты. У некоторых недоставало головок. Разбиты булавой, молотком, кулаком? Он провел по клавишам пальцами, послушал щелчки, затем шагнул со сбрызнутого стеклом резинового коврика через порог и на мостовую. На пешеходные мостки вела железная лесенка. Но машин не было, так что он пересек две пустые полосы – там, где черный асфальт отполировали покрышки, блестела армирующая сетка, – и захромал по прерывистой разделительной, нога в сандалии по одну сторону, босая – по другую. Мимо проплывали балки, слева и справа. Впереди над бледным перевернутым отражением своих пожаров скорчился горящий город. Он глядел на взъерошенную ветром рубчатую ночную воду и принюхивался – пахнет ли гарью. Ветер раздвинул волосы на загривке; дым уползал с реки. – Эй, ты! Он поднял глаза на нежданный фонарик: – Чего?.. С мостков темноту пронзил еще фонарик и еще. – В Беллону идешь? – Ну да. Щурясь, он выдавил улыбку. Один, потом другой огонек сдвинулись на несколько шагов, остановились. Он сказал: – А вы… уходите? – Ага. Там, знаешь ли, закрыто. Он кивнул: – Но я не видел ни солдат, ни полиции, ничего такого. Доехал стопом. – И как улов? – На последних двадцати милях попалось только два грузовика. Второй подвез. – А отсюда? Он пожал плечами: – Я думаю, девчонкам-то несложно будет. Если кто проедет, наверняка вас подберет. Куда направляетесь? – Мы вдвоем хотим в Нью-Йорк. Джуди хочет в Сан-Франциско. – Мне бы хоть куда-нибудь, – слетело вниз нытье. – У меня температура! Мне в постели надо лежать. Я три дня и лежала. – Путь неблизкий, – сказал он. – В оба конца. – А Сан-Франциско цел?.. – …А Нью-Йорк? – Да. – Он вгляделся во тьму позади фонариков. – О том, что тут творится, даже в газетах уже не пишут. – Но как же! А телевизор? А радио?.. – Дура, это все тут не работает. Откуда им узнать? – Но… ой, ну ни фига себе!.. – Чем ближе сюда, тем меньше народу, – сказал он. – И те, что попадаются… чуднее. А в городе как? Одна рассмеялась. Другая сказала: – Довольно сурово. Та, что заговорила первой, прибавила: – Но ты прав, девчонкам полегче. Рассмеялись все три. И он тоже. – Расскажете что-нибудь? В смысле – что-нибудь полезное? Раз уж я туда иду? – Ага. Пришли какие-то мужики, расстреляли дом, где мы жили, разнесли все в щепу, выкурили нас. – Она скульптуру варила, – пояснило нытье. – Большую такую. Льва. Из металлолома. Очень красивая! Но пришлось ее бросить. – Ты подумай, – сказал он. – Вот так, значит, дела обстоят? Одинокий, краткий, резкий смешок. – Да уж. Нам очень легко. – Расскажешь ему про Калкинза? И про скорпионов? – Сам узнает. – Опять смешок. – Да и что тут скажешь? – Оружие с собой хочешь? Тут он опять испугался: – А надо? Но они говорили между собой: – Ты ему отдашь? – А чего нет? Я ее больше не хочу. – Ну как угодно. Она ж твоя. Проскрежетал металл по цепи, а одна между тем спросила: – Ты откуда? Фонарики отвернулись, переодев всех в призраков. На краткий миг одну, у перил, осветило, и стало видно, что она очень юна, очень черна и очень беременна. – С юга. – А говоришь не как на юге, – сказала та, что говорила ровно так. – Сам-то не с юга. Но только что из Мексики. – Ой, правда? – Это беременная. – А где был? Я знаю Мексику. Обмен названиями полудюжины городов завершился разочарованным молчанием. – Держи оружие. Фонарики проследили за проблеском в воздухе, за лязгом на армированном асфальте. Лучи тыкались в землю (а не ему в глаза), и теперь он разглядел на мостках полдюжины женщин. – А это… – В устье моста загудел двигатель; но он посмотрел и не увидел фар. На каком-то съезде гул смолк. – Что? |