Книга Свет между нами, страница 40. Автор книги Эмма Скотт

– Ты никогда не сдаешься, – присоединился ко мне на полу Харлан. – Именно эта черта характера поможет тебе справиться со всем этим, дружище. Больше, чем что-либо другое.

Он неправильно меня понимал. Я упорствовал не для того, чтобы со всем этим справиться. К чему это? Никакого света в конце тоннеля не будет: ни в переносном, ни в буквальном смысле. Я упорствовал, потому что беспомощность невыносима. Мои глаза искалечены, или та часть мозга, которая отвечает за зрение, но я добьюсь того, чтобы тело функционировало как раньше, даже если это убьет меня. Хотя бы это я возьму под контроль.

Короткое молчание подсказывало, что Харлан наблюдает за мной.

– Не хочешь поговорить для разнообразия? Облегчить душу? – он по-дружески похлопал меня по плечу.

Я дернул плечом, сбрасывая его ладонь.

– Нет.

– Ладно. Сделаем растяжку, прежде чем сковывать тебя. Твое любимое кресло подождет.

Ну и шутник этот Харлан, но он был прав. Я люто ненавидел свое кресло-каталку. И лелеял грандиозный план выкинуть его к чертям из окна или с лестницы, когда снова смогу нормально ходить. Мне, конечно, не позволят этого сделать, но помечтать-то можно?

Харлан взялся за растяжку моих ног, поочередно прижимая колени к груди.

– Толкайся назад, – велел он, согнув мое колено и не убирая руки с ноги.

Я толкнулся под давлением его ладони, зная, что Харлан не выпустит мою ногу. Он запросто мог дать мне по носу моей же коленной чашечкой, и я ничего бы не смог сделать. Естественно, ему это даже на ум не приходило, ведь Харлан – хороший парень. Однако это не мешало мне его ненавидеть.

Пока мы выполняли «легкие» упражнения, мой разум блуждал, выискивая что-нибудь в бесконечной тьме. Оттенок посветлее. Сероватое пятно. Пылинку на черной пелене. Хоть что-нибудь.

– Что-нибудь.

– Что говоришь, шеф?

Черт. Я сказал это вслух? Устал, наверное. Меня вымотал ночной кошмар. Или физиотерапия. Или неослабевающий гнев на все, что превращает меня в тряпку и нытика.

Я сжал челюсти, мысленно заставляя губы и язык делать то, что им полагается.

– Что… угодно… будет лучше… чем нич… чего, – я провел пальцами по глазам, показывая, о чем говорю.

– Эй! – воскликнул Харлан. – Ты быстро говоришь, дружище! Но я не совсем понимаю, о чем ты… А, понял. Тебе хочется хоть что-нибудь увидеть? Но прошло всего сколько? Два месяца? Говорят, шанс есть?

– Нет… шанса.

– Это тяжело, шеф. Но было бы хуже, если бы перед глазами стояла дымка или все расплывалось.

«Не может быть хуже», – хотелось закричать мне. Хуже будет, только если тело полностью не восстановится. Но я этого не потерплю. Скинусь с лестницы вместе с гребаным креслом.

– Хуже? – разозлился я.

Харлан, наклонившись, старательно растягивал мои ноги. Те словно медленно пробуждались от вечной и раздражающей спячки. Параллельно он разговаривал, и его глубокий спокойный голос заполнял темное пространство моей новой вселенной.

– Представь, что вместо черной пустоты у тебя перед глазами дымка или размытое пятно. И это не менялось бы. Каждое утро ты просыпался бы, надеясь на улучшение. Сегодня дымка светлее? Пятно менее размыто?

Мне представилось, как он качает головой с посеребренными сединой волосами.

– Бесконечный мрак – инструмент. Инструмент, который ты должен использовать, чтобы принять неизбежное.

– Чушь собачья.

Я так часто произношу эти слова, что они выходят идеально.

– Надежда – чудесная вещь, – произнес Харлан. – Я никогда и никому не скажу перестать надеяться. И тебе есть на что надеяться, даже если ты этого пока не осознаешь. Надежда – это «может быть». Это оттенки серого вместо черного. У тебя этого еще нет, Ной, но уже есть объективная действительность. Данность. И порой она столь же могущественна и даже более значима. В ней есть покой и честность. Никаких «может быть», только правда.

Он снова накрыл ладонью мое плечо.

– Тебе решать, когда перестать цепляться за свою надежду.

* * *

Его слова вспомнились мне в предрассветные часы после мигрени.

Надежда. Чертова надежда. Она продолжает жить во мне, расти и шириться. И когда девушка, делящая с тобой дом, оказывается прекрасной не только в душе и сердце, но и телесно, когда оказывается, что она столь же нежна на вкус, как и ее характер, на ум опять приходят эти «может быть».

Может быть, мои слова, сказанные ей, – ложь. Может быть, я могу быть тем, кто ее заслуживает. Может быть, стиснув зубы и исходя по́том, как на физиотерапии, я смогу влиться в мир слепых, чтобы ей не пришлось постоянно прибираться за мной и силком вытаскивать мою задницу на улицу. Бесконечная тьма никогда не рассеется. Это данность. Но поцелуй с Шарлоттой был в ней вспышкой яркого света. Кометой.

Может быть. «Может быть» – это оттенки серого вместо черного. Сладчайшая пытка.

«Может быть» – это надежда.

* * *

Меня разбудил скрип паркета.

– Шарлотта? – сонно пробормотал я.

– Эм… привет, – ее голос мягкий и нежный, слегка встревоженный. – Прости, что разбудила тебя. Хотела посмотреть, как ты. Как себя чувствуешь?

Я сел, опершись спиной об изголовье кровати, и провел рукой по волосам.

– По мне словно грузовик проехал.

– Ты вчера ничего не ел. Хочешь поесть? Чего-нибудь легкого? Я делаю отменный ананасово-кокосовый смузи.

Я так устал оттого, что люди делают все для меня. Мне это надоело.

– Да, хорошо, – глухо ответил я. – Звучит заманчиво. Спасибо.

– Скоро вернусь.

Некоторое время из кухни доносились шаги Шарлотты, разные звуки и гудение блендера. Затем она вернулась, а с ней и ее сладковатый аромат ванили, смешанный с запахом ананаса.

– Держи.

– Спасибо, – тихо поблагодарил я и сделал маленький глоток из холодного стакана, который Шарлотта вложила мне в руку. – Вкусно.

– Меня мама научила делать смузи, – в ее голосе слышалась улыбка. – Правда, она всегда использует свежий ананас, который трудно достать в Монтане. Я же скорее пальцы себе отрежу, чем разделю эту штуку. С замороженным гораздо меньше мороки. Надеюсь, ты не против.

– Ни капли.

В наступившем молчании я ясно услышал вздох Шарлотты.

– Ладно… что ж… тебе еще что-нибудь нужно?

«Что мне нужно, – внезапно осознал я, – так это вытащить свою пятую точку из этой постели, а еще лучше из комнаты». Ради Шарлотты. Полагаю, и ради себя, но в большей степени ради нее. Мне нечего дать ей, ни одной чертовой вещи, но я могу доставить ей маленькую радость в ее нелегкой работе. Я могу хотя бы это.