С естественно-научной стороны наталкивает на это воззрение то обстоятельство, что органический и неорганический миры нельзя разорвать друг от друга: они образуют собою единую природу. С тех пор как биология отвергла жизненную силу как особое начало, привходящее в органических телах к физическим силам, жизнь проникла до элементарных образований, из которых состоит организм. Между деятельностями обеих форм телесного мира теперь нет более никакого принципиального различия. В конце концов, это одни и те же силы, действующие как в неорганических телах, так и в органических, с той только разницей, что в последних они выступают в сочетании, в высшей степени своеобразном и сложном. И в форме их деятельности нет никакого различия: все тела приводятся в движение внутренними силами, но по внешнему поводу. В органических телах, благодаря различию между импульсом и действием, мы обыкновенно выставляем на первый план более внутренние силы, в неорганических же, напротив, внешний повод. Но по существу нет никакого различия: если раздражение слухового нерва побуждает животное к вспрыгиванию, то это такое же механическое действие физических причин, как и то, когда один движущийся бильярдный шар с помощью толчка приводит в движение другой. Если теперь движения в одном случае сопровождаются явлениями ощущения, то непонятно, почему этого не может быть и в другом случае.
В самом деле, только старый предрассудок мешает многим физикам видеть это. Дюбуа-Реймон с очень большой решительностью отвергает жизненную силу. К частицам вещества в организмах не присоединяется никаких новых сил; старые силы исключительно действуют и здесь. «Поэтому разделение на так называемый органический и неорганический миры совершенно произвольно. Те, которые стремятся сохранить это разделение, которые проповедуют лжеучение о жизненной силе, – под какой бы то ни было формой, как бы обманчиво ни было оно замаскировано, – такие головы (они могут быть уверены в этом) никогда не проникали до пределов нашего познания
[32]. Мне кажется, мы не будем несправедливы к знаменитому физиологу, если скажем, что границы нашего естественно-научного познания вовсе не лежат еще там, где он их устанавливает своим ignorabimus. Если он прав, утверждая, что в живых телах не привходят никакие новые силы, то он неправ, утверждая, что в первом ощущении какого-нибудь животного тела вступил в действительность абсолютно новый, до тех пор неслыханный элемент.
К натурфилософскому созерцанию присоединяется, как второй мотив, наводящий в наше время на мысль о всеодушевлении, гносеологическое соображение, которое начало мало-помалу подрывать старый наивный реализм и в кругу физиков. Раз тела суть явления, представления действительности в нашей чувствительности, которые, как таковые, имеют не абсолютное, а относительное существование, то поднимается вопрос: что есть само по себе то, что является? Или ему присуще лишь относительное существование? Или телесный мир есть чистая фантасмагория в моем сознании? Этого никто никогда не думал и никто никогда не будет думать. Следовательно, то, что является нам как тело, должно также быть и чем-то самим по себе. Что же это такое само по себе? Но по крайней мере на одном пункте мы знаем это: всякий знает о себе самом, что он такое помимо того, что он является другим, а также и себе самому, как органическое тело: он знает о себе как о чувствующем, хотящем, ощущающем, мыслящем существе. И это есть то, что он называет своим собственным я. И вот с этой точки зрения он истолковывает мир вне себя: одинаковые явления указывают на одинаковое внутреннее бытие. Всякому телу, представляющему собой подобным образом относительно замкнутую в самое себя систему явлений и деятельностей, он приписывает подобную, относительно замкнутую в самое себя внутреннюю жизнь: человеку, животному все приписывают душу. Философ видит, что останавливаться здесь нет никакого основания, даже никакой возможности, ибо утверждение: известные вещи – просто тела, ведет именно к той невыносимой точке зрения иллюзионизма. Он обладает в то же время мужеством, чтобы сказать парадокс: все тела одушевлены, – omnia quamvis diversis gradibus animata. Растение есть живое существо, следовательно – психофизическая система; клетка есть в известном смысле самостоятельное живое существо, следовательно, по отношению к ней будет иметь силу то же самое; молекула есть относительно замкнутая в себя система телесных явлений, множественность частей в теснейшем отношении, в разнообразном движении одна относительно другой и в то же время цельная совокупность по отношению к окружающей среде: и эту игру телесных явлений также надо будет понимать как указание на игру внутренних явлений. Мы не можем представить себе этого внутреннего мира in concreto, но мы построяем его в схематическом очерке как одинаково протяженный с физическим миром.
Я коснусь здесь еще одного вопроса, к которому мы возвратимся потом с другой стороны: существует ли, подобно низшей, объемлемой душевной жизни, также и высшая, более объемлющая душевная жизнь, чем та, которую переживаем мы? Подобно тому, как наше тело объемлет клетки как элементарные организмы, так мы допускаем, что наша душевная жизнь объемлет внутреннюю жизнь элементарных образований, включая ее в связь своего сознательного и бессознательного состава. Наше тело в свою очередь есть часть высшего единства, есть член совокупной жизни нашей планеты, а вместе с этой последней оно включено членом в еще более объемлющую космическую систему и, наконец, включено во вселенную. Включена ли и наша душевная жизнь в какое-нибудь высшее единство, в какую-нибудь более объемлющую систему сознания? Являются ли отдельные небесные тела (если остановиться прежде всего на этом) носителями единой внутренней жизни? Звезды, земля – одушевленные существа или нет? Поэты говорят о духе земли; есть ли это нечто более чем поэтическая метафора? Греческие философы, в том числе Платон и Аристотель, говорят о душах звезд: что это – последнее отражение грез детской фантазии или нечто более?
[33].
Было бы дерзким неразумием толковать об этих вещах в догматических формулах и доказательствах. Мне кажется однако, что, и не более уместен отрицательный догматизм. Кто знает землю только по глобусу, как шар из папки, или по книге, как большой комок с раскаленно-жидким содержимым и с тонкою твердою корой, тому, конечно, уже самый вопрос покажется смешным и нелепым. Кто, напротив того, живет в самой действительности, тому, если он хоть немножко обладает фантазией, не покажется чересчур уж странным представить себе землю как громадное оживленное существо.
Фехнер живет в этой мысли. Все в новых и новых оборотах вызывает он своих современников восстать наконец от сна и посмотреть на вещи ясными глазами: разве не живет земля действительно совокупно-общей жизнью? Разве все ее части, жидкое содержимое и твердая кора, океан и воздушная атмосфера не сомкнуты в одно великое целое, которое во всех своих частях движется разнообразно и все же гармонично? Прилив и отлив, день и ночь, лето и зима – разве это не жизненные ритмы, подобные тем, которые переживает единичная жизнь, – или, скорее, разве животные и растения с их малыми ритмическими явлениями жизни не принимают участия в великой жизни земли? в их сне и бодрствовании, цветении и увядании, в возникновении и прехождении не отражается разве жизнь земли? Ведь земля есть не просто лишь точка опоры, на которой живые существа – подобно зернам на току – встречаются случайно, а она есть материнское лоно, из которого они возникают. Животный и растительный мир – продукты земли; они остаются членами и органами ее жизни, так же, как клетки остаются членами и органами тела. Геолог конструирует историю земли, руководствуясь следами органических существ, производимых ею в каждую отдельную эпоху; географ описывает землю при помощи характернейших жизненных форм каждой зоны; они определяют собой впечатление, производимое ею на душу, и в немалой степени также и ее форму; их жизнь есть частичный процесс совокупно-общей жизни; материя течет постоянным током через органические тела. Каким образом существо, производящее все живущие и одушевленные существа и лелеющее их в себе как части своей жизни, – как может такое существо само не быть живым и одушевленным?
