Книга Дядя Джо. Роман с Бродским, страница 45 – Вадим Месяц

Я заказал номер в мотеле неподалеку от места проведения симпозиума и ранним октябрьским утром выдвинулся в Вашингтон. Привычка делать всё в одиночку организовывала меня. Коллектив даже из двух человек увеличивает энтропию. Количество часов, проведенных мной за рулем в Америке и Европе, должно складываться в годы. За эти годы можно было многое вспомнить и передумать, но я предпочитал слушать музыку. Девочка-поклонница подарила мне две кассеты советских песен, и мои американские вояжи проходили теперь под «Снова замерло все до рассвета…» и «Не кочегары мы, не плотники…». Я крутил эти записи безостановочно. Иногда загадывал на «Отель „Калифорния“». Переключался на радио и ждал, что в эфире попадется эта душераздирающая песенка. Если попадалась, день обещал сложиться хорошо.

Я поселился в придорожном сарае и тут же направился в огромный, как галеон, отель «Хилтон», где происходило славистское сборище. Побродил вдоль прилавков с русскими книгами и американскими изысканиями о них. У одного из столиков стояла очаровательная брюнетка с неправильными зубами и торговала печатной продукцией издательства «Эрмитаж». Книжки рассматривать я не стал, а воскликнул:

— Меня зовут Наталья, — сказала девушка.

— Наталья, вы самое интересное, что есть на этой конференции. Можно я положу на ваш столик несколько антологий, которые издал у себя в университете? Продаем по пятнадцать, пятерка — вам за комиссию.

Она рассмеялась.

— Почему бы и нет? Вы вернетесь?

— Я приду за барышом.

Недавно закончилось какое-то заседание. Писатели и филологи толпились в просторном холле, угощались канапе и фруктами. Спиртного не подавалось. Я встретил Сашу Гениса и тепло с ним поздоровался. Он представил меня группе славистов, познакомил с Евгением Добренко и Марком Липовецким. Мы засвидетельствовали друг другу почтение — с Марком я был знаком лет десять. Некоторых узнавал по хобокенской встрече. Генис торжественно подвел меня к Татьяне Толстой, я поцеловал ей руку и плюхнулся в кресло напротив.

— Мы должны были пересечься с вами в Лаббоке, Татьяна Никитична, — сказал я.

— Да, не удалось. Какими здесь судьбами?

— Приехал познакомиться с цветом нашей литературы. А если быть конкретнее — с вами.

Толстая сдержанно улыбнулась, глядя куда-то в сторону.

При ней была какая-то восторженная подруга. Бывают дамы, которые ходят парами, разводя людей на контрасте. Красивая и страшненькая. Эти работали в другом режиме. Одна воплощала собой энтузиазм, другая — скепсис.

— Вы тот самый Месяц, которого пропесочили в «Литературке» за роман про советские конфеты? — спросила жизнерадостная.

— Да, я считаю кондитерские изделия последним оплотом нашей государственности.

— Как интересно. Наверняка замечательная книжка. Как называется?

— «Ветер с конфетной фабрики», — сказал я и почувствовал, что Никитична взяла подругу за руку, чтобы та прекратила пустословие.

К столику подошла испуганная девушка, которой я оставил хобокенские книжки. Генис расцвел:

— Позвольте представить вам дочь лучшего в этом городе издательства.

Наталья полушепотом заговорила со мной:

— Отец говорит, что заплатил за этот столик пятьсот долларов, и требует убрать ваши брошюры.

— Ну, раз пятьсот долларов — уберу.

— Наш пострел и тут поспел, — пошутил Генис, пока мы удалялись в сторону распродаж.

Книжки я забрал и положил на свободный столик в коридоре — для бесплатного распространения. Вернулся к Наталье взять ее номер телефона.

— Надеюсь, вы не писатель?

— Нет, что вы.

Аксенов стоял с группой прозаиков, среди которых я заметил Милославского. Его лысый череп и «затылок в несколько накатов» были издалека заметны своим сиянием. Я подошел к писателям.

Милославский представил меня, назвав восходящей звездой.

— Наслышан, — отозвался Василий Павлович.

Аксенов понравился мне нездешним спокойствием. На славистских конференциях, как я заметил потом, у народа бегают глазки. Кто-то ищет работу. Кто-то — выпить на халяву. Автор «Апельсинов из Марокко» выглядел так, словно забрел сюда случайно.

Я постоял с авторитетами и отправился на поиски девушки, с которой сегодня познакомился. Я обожал имя Наталья. Мне нравился клык, торчащий набок у нее во рту, хотя на вампира она не походила. Она казалась мне той самой брюнеткой, которую я искал всю жизнь. Пенелопа Крус. Жюльет Бинош. Ради нее я мог оставить свой верный интернациональный гарем. «Любовь нечаянно нагрянет», — пел Утесов в моем кассетном магнитофоне.

На следующий день утром я заехал в отель позавтракать и познакомился с Гандельсманом ^[69]. Дядя Джо говорил мне об этом поэте как о лучшем в эмиграции. Мы узнали друг друга без посторонней помощи. Посередине зала стоял трагический седой старик и теребил седую бороду. Я замедлил шаг, подойдя к Володе.

— Могу дать опохмелиться, — сказал я. — В багажнике — полбутылки бренди. Местный разлив — но идет хорошо.

— Пошли, — сказал Гандельсман.

Мы спустились в гараж, Володя хорошо приложился, но я пить отказался, сославшись на дальнюю дорогу домой. О конференции не говорили. Не о чем тут было говорить. Про Наталью я тоже не стал расспрашивать.

Мы вышли в фойе, где из двери долетал свежий воздух.

К нам приближался высокий мужчина в сером костюме и с красным галстуком, почти под цвет бороды. Шведская морда или норвежская.

— Можно вас на минуту? — обратился он ко мне, и Гандельсман опустил голову, словно искал мелочь, рассыпанную по полу. — Мы с вами встречались в тюрьме Южной Каролины. Вы записали несколько телефонов в камере. Ничего не осталось?

— Наизусть не помню, — сказал я. — Вам до сих пор это нужно?

Сегодня Крюгер выглядел блистательно. Он сел на место Татьяны Толстой, вбирая своей задницей ее тепло. Поставил на стеклянный столик желтый чемоданчик.

— У вас там ядерная кнопка? — спросил я, внимательно разглядывая мужчину. — Я помню, что вы сочинили все стихи на свете.

— Нет, молодой человек. Далеко не все. Я сочинил некоторые стихи, которые вы наверняка знаете. Проблема в том, что я хочу обратится к вам за помощью. Я могу сочинить стихи, но не знать их автора.