
Онлайн книга «Безлюдное место. Как ловят маньяков в России»
— Как вы оцениваете работу следственной группы, которая около 20 лет не могла выйти на ваш след? — Это как артиллеристы, которые стреляют по площадям: они не знают, где цель, но им надо всю территорию накрыть. Генетический образец брали повально у всех, но лично я никаким образом в поле зрения не попадал. — У вас просто фамилия на букву «П» — до вас долго не могли добраться. — Не знаю, радоваться этому или огорчаться — то, что очередь до меня так долго шла. Если бы шла еще дольше, то вышел бы срок давности. Что случилось, не исправить, не вернуть, а в тюрьме не принято планировать. — У вас никогда не было подсознательного желания, чтобы вас раскрыли? — Если я вам скажу, вы не поверите. — Поверю. — Мне иногда эта мысль в голову приходила — в моменты, когда я чувствовал, как все достало, что нет никакого просвета. Я представлял, что так кому-нибудь насолю — мол, пусть они прорываются как хотят, без меня. Вот, думал, они попрыгают тогда! Пойду сдамся. Но это чисто в мыслях. — Они — это семья? — Я здесь не говорю про какие-то их поступки, я говорю про материальную рутину. Тоска — на работе давят, тут ипотека, тут одно, другое. Может быть, такая мысль и возникала, но я вряд ли бы воплотил ее в жизнь. — Это был ваш план Б? — С этой точки зрения, да. Сейчас у меня никаких забот нет — постель чистая, с утра подняли, вечером отбой, на прогулку сводили, худо-бедно, но кормят так, что с голоду не умрешь, и голова не болит, как на работе прорваться, начальник сократит или не сократит, что он незаслуженно мало мне платит, а я хотел бы больше. Это я, конечно, не совсем серьезно, любой человек на свободу бы хотел. — Вы знаете, что вас называют ангарским маньяком? — Как хотят пусть называют, я на это повлиять не могу, что бы я сейчас ни сказал. — Как бы вы себя назвали? — Вот у Малахова была женщина-психиатр — она мне больше всех на этой передаче понравилась, ее речь была самая адекватная. — Она как раз сказала, что вы не маньяк. — Вот единственный человек, я так порадовался ей. А в конце сам же Малахов на ее сторону встал. Меня это тоже порадовало. Если мне сейчас что-то может доставлять радость. — Вы думали о том, чтобы было бы, если бы вас арестовали еще в 1990-е годы? — Может, оно и лучше было бы. Хотя не думаю все-таки. В том плане, что есть третья сторона, которая самая пострадавшая из-за этого была бы. — Кто? — Ребенок. Еще раз скажу, что ситуация с женой — это только вершина айсберга. Эту версию озвучивают официально, а я не пытаюсь возражать. Ведь если возражать, то нужно назвать другую причину, а я не могу ее назвать. Я ведь только предполагаю, что причина эта более глубокая. — И вам не помогают ее найти? — А кто мне может помочь? Есть такие специалисты, которые могут это сделать? — Ну конечно. — Я с такими не пересекался. С другой стороны, ну найду я эту причину, что она мне даст? Запишут в учебник криминалистики еще один пример из следственной практики с таким-то диагнозом. Кому на практике это может принести пользу? Тем, кто ведет расследования? Это все равно никакого оружия им не даст. — С кем вы сейчас общаетесь? — Мне, кроме дочки, жены и сестры, не с кем больше общаться. — С ними вы общаетесь? — Да, я стараюсь, переписываюсь. — Вы пишете им? — И получаю письма. Бывают перерывы. Я здесь, правда, не могу судить, не доходят мне их письма или они мне не пишут. Приходило еще несколько писем — от неизвестных мне людей, но я ни на одно не ответил. В них были какие-то дурацкие предложения: просили помочь в написании диссертации, а евангелисты-сектанты к вере призывали. — А свидания вам еще не разрешили? — Пока суд был, мне давали свидания, сейчас уже не знаю. Возможно, и разрешат. Но так как они в Ангарске не проживают, я не надеюсь, что они на свидание приедут. — Сколько вы не видели дочь? — Я не могу сейчас вспомнить, приезжала ли она весной 2015-го, но в январе того года я ее видел. Значит, два года. — У нее свои дети уже есть? — Внук у меня уже есть, дедушка я. — Вы даже на фото его еще не видели? — Нет. Все параметры, цифры я знаю, при каких обстоятельствах и как роды прошли тоже, а видеть не видел. — С дочерью у вас сильная связь? — Сейчас сложно сказать, вряд ли ее можно так назвать. Сейчас, я так предполагаю, у нее забот прибавилось — все внимание ребенку. Даже если я долгое время от нее не получаю писем, то не позволяю себе ее укорять — ей сейчас не до меня. Вообще нежелательно, чтобы на них вся эта ситуация как-то отразилась. Не знаю, как будет дальше, но с точки зрения получения допуска на работу или разрешения на учебу я никоим образом на судьбе внука отражаться не буду. — А маме своей вы пишете? — От мамы давно писем не было. А я не решаюсь написать. — Почему? — Что мне ей написать? Жив-здоров? Я не любитель письма писать, я вот сестре написал и попросил ее от меня маме передать привет — окольным путем таким. И когда сестре писал, все никак не мог слова нужные подобрать. — Вы боитесь того момента, когда вас этапируют в колонию? — По-разному на это можно смотреть. Все зависит от того, какую ценность я буду представлять. Наверное, чтобы лишний раз какое-то мнение не будоражить, меня все-таки довезут в целости и сохранности. Сейчас меня волнует этот вопрос с точки зрения географических координат — где колония будет находиться. Скорее всего, это будет в высоких полярных широтах, то есть лето всего-то три месяца в году, а остальное время — полярная ночь и морозы. — Сюда к вам хотя бы журналисты приезжают. — Может, и туда кто-нибудь приедет. Я не теряю надежды, что появится психиатр, который захочет что-то дописать в учебник криминалистики, или какие-нибудь дяденька или тетенька, которые захотят написать художественную книжку. — Идея с книгой вам нравится? — Мне вообще ничего не нравится. То, что про меня по телевизору говорят… Лучше бы про меня забыли и не вспоминали — ведь это на моих родственниках отражается. Но, когда я сижу в камере и у меня нет сигарет или чай кончился, давать интервью — это единственная возможность получить передачу или какие-то деньги. Пока моя персона кому-то интересна, я хоть сигареты курю. Кофе вот даже пил сегодня. |