Онлайн книга «Дневник утраченной любви»
|
Моя старшая сестра Флоранс радовалась нашим «вольным» вечерам, и мы упоенно предавались играм, а потом ложились спать. Я накрывался одеялом, зажигал ночник и приступал к своему главному занятию – ожиданию. Лежал, сложив руки на груди, и ждал. Прислушивался к шуму улицы и ждал. Каждую секунду надеялся услышать, как в замке поворачивается ключ, и ждал. Апокалиптические идеи то и дело нарушали мою сосредоточенность: сбежавший из лечебницы псих убивает моих родителей или поджигает дансинг и все гибнут в пожаре. Автоужасы уступили место более эффектным кошмарам. Я мужественно боролся с игрой воображения, успокаивал дыхание – и продолжал ждать. Услышав, что в замок вставили ключ, я убеждался, что не останусь сиротой, переворачивался на живот и мгновенно засыпал. Тревожность так и не изжилась, но приобрела более лаконичные, переносимые формы… В двадцать лет я вылетел из гнезда, научился жить на приличном расстоянии от матери, привык к редким встречам. И все-таки… три-четыре дня без контакта с ней повергали меня в смятение. Часто телефонный звонок пугал до смерти, заставляя подозревать худшее. Страх перед маминой смертью заполнял мою жизнь. Теперь все кончено. Смерть убила страх. Я ничего не боюсь. Жить с предчувствием было легче, чем с реальностью пустоты. * * * Я тысячи раз оплакал мамину смерть, у меня выработалась привычка, я опередил время. Странно, что у меня осталось так много слез. * * * Метаморфозы любви… С детства моя привязанность к матери выражалась в навязчивом страхе потери. Теперь моя привязанность обрела форму печали. * * * Несколькими абзацами выше я неудачно выразился. Меня страшило не сиротство – я боялся, что с мамой случится беда. Я думал не о себе, а о ней. * * * Мне не хватает не матери. Мне не хватает ЕЕ. * * * У меня не сохранилось самое первое воспоминание о маме, зато я никогда не забуду последнее. За несколько дней до рокового вторника я приехал в Лион, чтобы в семейном кругу отпраздновать мамин восемьдесят седьмой день рождения. Она сказала, что все организует сама, «протестировала» вместе с подругами несколько ресторанов и повела нас – Флоранс, Алена, Тибо, Стефана и меня – в только что открывшееся и совершенно несуразное место. За ужином мама не выглядела особенно веселой, ела без аппетита и несколько раз повторила, что очередная поездка в санаторий будет как нельзя кстати. Я заночевал в гостевой комнате и на следующее утро улетел домой. В дверях я поцеловал маму, как всегда делал с пяти лет, хотел было обнять покрепче, но она отстранилась. Садясь в такси, я, как обычно, послал маме воздушный поцелуй, и она ответила – как всегда, с балкона, из-за рубиновых гортензий. Я по привычке повернулся, чтобы взглянуть на нее через заднее стекло. Она не уходила в комнату, и каждый из нас до последней секунды наслаждался присутствием другого. А еще я подумал – тоже как всегда, – что этот раз может стать последним. Все пять лет, прошедших со смерти моего отца, я страшился этого момента. Упрекал себя за щемящее чувство, за беспокойную любовь, но добавлял inpetto, вымаливая отпущение грехов: «Однажды это случится на самом деле». Случилось. * * * Я закончил книгу «Месть и прощение». Первую из тех, которые она не прочтет. * * * Радость испарилась. Весеннее утро прогнало ее. Она улепетнула, как дикое животное, и неизвестно где укрылась… * * * Я тону. Работа держала меня на плаву, но плавать-то я не умею! * * * Я просыпаюсь и осознаю, что это не кошмар: уже несколько недель мир пуст без моей матери. Краткий миг надежды между сном и явью нового дня. Ядовитая надежда… Страдание: мое счастье осталось в прошлом, беда поселилась в настоящем. * * * Ее отсутствие слышно в тишине. * * * – Как вы переносите траур? Ограничиваюсь печалью и тоской, потому что сил вести себя «как положено» у меня нет. * * * «Никогда». Я впервые не понимаю, но чувствую это слово. Я больше никогда ее не увижу. * * * – Есть ли лекарство от слез? – Нет. – Значит, это не болезнь. А от тоски существуют препараты? Какой-нибудь антитоскин? – Нет. – Значит, это тоже не болезнь. Не мешайте мне плакать. Я хочу остаться наедине с горем. * * * Когда меня спрашивают: «Как дела?» – я мгновенно отвечаю: «Очень хорошо», чтобы избежать других вопросов. Я закрываюсь от мира, окукливаюсь и, кажется, вот-вот достигну полнейшего одиночества. * * * Ампутация… Что-то исчезло, но продолжает причинять боль. * * * Вечер с друзьями в ресторане. Я сижу в конце стола, с приветливым видом, молчу, улыбаюсь. Они что, не слышат, как вопит мое молчание? Стараюсь не заразить моей горечью других людей. – Как вы? – Хороший вопрос… Спасибо, что поинтересовались. – Не понял… – Очень хорошо. Со мной все отлично. Я был в кафе, сидел за дальним столиком и наблюдал за посетителями. Все эти мужчины и женщины тоже переживают неудачи, болезни, потерю любимых, но высоко держат голову, развлекаются, шутят, делают хорошую мину. Делать плохую мину значит считать себя слишком важной персоной, чьи чувства и мысли имеет смысл выставлять напоказ в публичном пространстве. Делать плохую мину значит привлекать к себе внимание, понуждая всех и каждого погружаться в пучину отчаяния. Делать плохую мину значит взращивать негатив. Воспевать худшее, передавая его как заразу. Некоторые интеллектуалы – эти рыцари печального образа – восхваляют их. Недостаток образования выдается за дерзость, неумение сочувствовать – за гениальность, а потворство вредоносным явлениям – за прозорливость высшей марки! Я никогда не понимал, зачем вгонять близких или современников в уныние. Это недальновидно. Нужно говорить о трауре, не повергая в печаль, будоражить, не провоцируя неизлечимой тревогой. |