Онлайн книга «Дневник утраченной любви»
|
– Помилуйте, это ведь только собака! И что такое двенадцать кило? Двенадцать кило любви весят очень много. Еще как много! А когда они исчезают, превращаются в тонну. * * * Животные вытаскивают из нас лучшее. С Фуки я был нежным, честным, жизнерадостным, любящим, терпеливым и ответственным. Она прожила рядом со мной прекрасную собачью жизнь, а я рядом с ней – отличную человечью. * * * Благодаря собаке я каждое утро радовался, что живу на свете, принимал новый день как подарок. Я ходил, бегал, играл, наблюдал за природой и сменой времен года, спал в неге, работал в мире, без устали пробовал повседневность, старался обострить чувства до предела. Моя учительница счастья ушла. Как я выполню домашнее задание по счастью, мама? * * * Фуки разбередила наши раны. Ее смерть не ограничивается ее смертью, она есть метафора других смертей. Каждый из нас еще раз потерял своих ушедших. Мы бродим по дому с покрасневшими от слез глазами и чувствуем неловкость, сталкиваясь друг с другом. Дафна захандрила. Она все время ждет, что за открытой дверью покажется Фуки, тычется мордочкой в подушки, ковры и кусты, где любила возлежать ее мать. Я не знаю, как объяснить, что произошло и чего больше не будет… Люлю без конца болеет. Диарея, экзема, воспаления… Любая напасть годится, чтобы прогнать горе и непонимание. Теперь вот захромал… Ничего удивительного – они прожили с матерью двенадцать лет. Мы, люди, спасаемся хорошей новостью: трансплантат прижился, Коломбу скоро выпишут. * * * Время от времени мы переглядываемся и говорим: – Вы только подумайте – этим летом мы должны были оплакивать Коломбу, а она прекрасно себя чувствует. С ней все хорошо. До чего медлительна наша радость… Она не взрывается фейерверком. Тащит на горбу тревогу. Мы тоже с трудом оправляемся после четырехмесячного сражения в отделении интенсивной терапии. По сути дела, мы переживаем нечто совершенно необычное – траур по трауру. Каждый слишком долго думал, что рискует потерять Коломбу, и позволил этой вероятности прорасти вглубь себя… Придется выкорчевывать… * * * Ноан. «Мадам Пылинска и тайна Шопена» в имении, где композитор жил с Жорж Санд. Фестиваль организован в старинной овчарне, по соседству с барским домом. На улице +38 градусов, еще жарче в зале без кондиционера, и уж совсем нечего говорить про сцену под светом прожекторов. Как же я ненавижу искусственный мех, в котором играю мадам Пылинску! Кто надевает норку в сауну? Публика мгновенно оказывается в нашей власти, и все мы забываем о летнем зное. В какой-то момент Николя вдруг случайно растягивает темп «Первой баллады», я бросаю на него незаметный взгляд, понимаю, что мой друг сейчас потеряет сознание, но он каким-то волшебным образом справляется с дурнотой и с блеском заканчивает отрывок. Мы подпитываемся от публики, доигрываем спектакль на высокой ноте и выходим во двор. Прохладный ночной ветерок обдувает лица, но я не могу расслабиться – подписываю книги и отвечаю на вопросы поклонников. Наконец-то садимся в машину. Мой администратор Кристоф – добрейший человек, но сейчас он ворчит по делу: нерадивых, часто болеющих работников никто не любит. – Мне нужно подышать… Я опускаю стекло, но это мало что дает. Кристоф останавливается на заправке, я открываю дверь, выхожу и падаю без чувств. Прихожу в себя, лежа на асфальте, Кристоф и Николя склонились надо мной, они в панике. Я шепчу: – Не пугайтесь. Блуждающий нерв. Родительское наследство. Хорошо вернуться к жизни. Я дышу пряным воздухом полей. Звезды усыпали небо. Вода, которую Кристоф льет мне в рот, кажется нектаром. Я переживаю второе рождение, зная, что покидаю, что обретаю заново, что меня ждет. Пьянящая радость жизни… Мы продолжаем путь, едем долго, но меня переполняет ликование. Ложусь спать счастливым. Только для дневника: теряя сознание, я тоже ликовал. «Я поступаю как она, сейчас мы воссоединимся». * * * Смерть слишком часто кажется болезненным решением. Не счесть случаев, когда я восклицал: «Довольно, пусть все это сейчас же закончится!», мечтая сдохнуть. Как нельзя более кстати какая-то часть меня сопротивляется пожеланию. Мозг восстанавливает равновесие. Я переживаю разделение. Я – результат разделения. * * * Коломба возвращается домой, проведя в больнице несколько месяцев. * * * Внезапно я начинаю писать. Лето предполагалось совсем иным. Вместо отдыха я борюсь с силами небытия, становлюсь на сторону жизни, добавляю жизнь к жизни. Книга будет называться «Феликс и незримый источник». * * * Опережающая ностальгия… Я переживал это чувство, когда махал маме, прежде чем сесть в такси, мы гуляли, разговаривали, смотрели спектакль. В радостные моменты я говорил себе: «Пользуйся! Однажды все исчезнет». Реальность принимала форму воспоминаний. Опережающая ностальгия… Будущее наносит удар кинжалом настоящему. Несчастье вонзает кинжал в сердце счастью. Небытие убивает кинжалом жизнь. * * * Опережающую ностальгию генерирует мозг: «Это я оставлю, оно прекрасно и драгоценно». Печальное и сладкое чувство. Соль бытия. * * * Воспитывать вкус к уникальному, соизмерять хрупкость, чувствовать эфемерное. Я применю опережающую ностальгию, чтобы ничего не испортить и не потерять. * * * Работа продвигается. Книга заявляет о себе. Она захотела родиться, и я подчинился. Не я ее диктую – она сама себя надиктовывает мне. * * * Я всего лишь повивальная бабка моих книг. Как же мне нравится этот женский термин! * * * Я закончил первый вариант и благодаря Жизели все вычистил, ликвидировал пыль и натер воском. Ян и Брюно читают после нее. Возвращаются ко мне и восклицают: – Ты понимаешь, что написал?! – ? – Историю мальчика, который сумел воскресить свою мать. |