Онлайн книга «Эффект Лазаря»
|
– Почему бы и нет? У меня тоже кое-что припасено. Мы даже не заметили, как прошло время. Я спросила Костю, чем он занимается на работе, сказал, адаптацией нейронных сетей, и попытался нудно объяснять, что это значит. Объяснения пресекла, поскольку они были выше моего разумения. – Уж очень у тебя все сложно. Нам, умственно неполноценным, нужны простые пояснения, желательно с примерами, еще лучше – с наглядными примерами. – С наглядными примерами, говоришь? – Он включил мой ноутбук и что-то туда закачал с флешки. – Вот смотри! Но это не по работе, это помимо работы, что-то вроде хобби, и это эксклюзив. На экране появилось изображение. – Узнаешь? Знаменитый снимок. Называется: «Разгон демонстрации 4 июля 1917 года». Снято с крыши фотомастерской Карла Буллы. Конечно, узнаю, картинка из школьного учебника. Перекресток Невского и Садовой, на углу выперло пузо здание Публичной библиотеки. Посреди Невского – трамвайные рельсы. И маленькие, как муравьи, люди. – Теперь смотри, что будет. Костя пробежался пальцами по клавиатуре, и вдруг человечки на перекрестке побежали, стали падать, пытались подняться. А слева и справа появлялись новые и новые. Потом вдруг раз – и все кончилось. – Видала? – торжественно сказал Костя. – Видала. А что здесь такого? – Я оживил картинку! – Это кино? – Ничего не поняла. Сейчас я тебе еще один снимок покажу. Он вывел на экран другую известную фотографию: группу сотрудников некрасовского «Современника». Вальяжный Тургенев, рядом маленький, как гномик, в маленьких ботиночках Гончаров. На заднем плане сложил руки на груди ЛевТолстой – брутального вида юноша в мундире, прибывший с войны, и Григорович, похожий на провинциального актера, а может, художника. Еще двое, а кто они – забыла. Легкая манипуляция, и гордость русской литературы, классики наши, неожиданно расслабились, словно маски с лиц упали. Они зашевелились, загомонили беззвучно, лицо Тургенева утратило выражение вселенской тихой печали, рукой он оперся на колено и что-то сказал соседу, неопознанному мною… – Ну и что? – Как что?! – Костя был явно разочарован моей тупостью. – Не буду тебе ничего объяснять. – Но объяснить ему хотелось. – Я создал программу, которая оживляет фотографии. Ясно? Я еще продолжаю над ней работать, но об этом нельзя никому рассказывать. Ты меня понимаешь? – Разумеется! Так что же получается, можно оживить любую старую фотографию? И портреты наших предков? – Можно. – И можно прочесть по губам, что они говорят? – Такая вероятность не исключена. – И никто до тебя такого не придумал? – Представь себе. – Но как же тебе удалось? – Не за неделю и не за месяц. Делал программу, она не работала. Долго мучился, не получалось. Прошло года три, вроде бы забыл о ней, но в голове что-то само крутилось, крутилось и выкрутилось. Пришла идея доработать программу методом Розенфельда-Дубяго. На первый взгляд мысль странная, потому что этот метод применяется для предсказания погоды. Но нельзя говорить, что я не верил в положительный результат, хотя правильнее – надеялся. И вот, пожалуйста! – Но это же гениально! За это могут дать Нобелевскую премию? – Нет, не дадут. – А для шпионских целей она годится? – Сейчас для этих целей существуют такие приборы и технологии, что моя программа рядом с ними – игрушка. – А для чего-то серьезного она может понадобиться? – Для историков. Для литературоведов, артистов, режиссеров… – А для криминалистов? – С малой долей вероятности. Если только для исторической криминалистики. Не воображай, что каждая фотография поддается оживлению. Иногда удается воссоздать секунду или несколько секунд, а иногда вообще ничего не удается. – От чего это зависит? – От многих факторов. От того времени, в течение которого шла экспозиция, то есть от выдержки. От чувствительности и размера пленки. Много условий. Лучше всего оживляются старые фотографии, чем старее, тем лучше. Но и с ними не просто. – А ты оживлял фотки родителей? – Было дело. Я принесла старые домашние фотографии, нашла дядю Колю, сидящего на крыльце, а потом мой любимый снимок – тетя Нина и моя бабушка в гамаке, и я, совсем маленькая, у них на коленях. И так мне захотелось увидеть бабушку и тетю Нину, мимику их лиц, движения. – Давай, – говорю, – оживляй быстрее. – Сначала эти снимки должны быть оцифрованы при помощи моей программы. Для того чтобы оживить мои фотки, Косте нужен был сканер и оригиналы фотографий. Сканер – пожалуйста. Оригиналы – вот они. Но Косте неохота возиться. Он долго кобенился, а я всячески к нему подлизывалась, налила еще бокал и произнесла тост памяти наших близких. И все-таки его достала. Он отсканировал, как ему требовалось, несколько фоток. Делов-то! – Заранее скажу, что фотография в гамаке бесперспективна, – предупредил он. – Давай посмотрим дядю Колю. Костя произвел некое действие на клавиатуре, и неожиданно поверхность изображения дрогнула, словно легкое дуновение ветра наморщило гладь воды, и дядя Коля начал подниматься со ступенек крыльца. Костя поиграл клавишами, приближая, удаляя и разворачивая фигуру. Стало видно, что съемка велась на даче, но тут же все и застыло в прежнем виде. – Я тебя предупреждал, – сказал Костя. Секундное движение человека из моего детства потрясло меня, и это не шло ни в какое сравнение с разгоном демонстрации и даже с классиками русской литературы. Потом мы оживили юную прабабушку Софью, которая что-то сказала человеку, находящемуся сбоку от нее, но пока Костя пытался расширить пространство, в котором она находилась, фигура перестала двигаться. Во второй раз он действовал более ловко, удалось продлить сеанс виртуальной связи, и более того, мы увидели некую даму, к которой обратилась Софья, но это была такая мимолетность, что разглядеть ее не успели. В третий раз результат оказался прежним. – Из этого снимка мы выжали все, – сообщил Костя. Потом с разным успехом мы пытались оживить тетю Нину, бабушку и Томика, но лучше всего получилось с Юлией, потому что мы смогли увидеть комнату, где ее сфотографировали. В общем, у нас состоялся замечательный поминальный вечер, который плавно перешел в ночь, а потом в утро. Мы уже помянули всех наших предков и решили, что Костя все равно не пойдет домой, а потому можно еще выпить по бокальчику-другому. В конечном итоге, пьяные-пьяные, обнявшись, мы пели хором: Заезжий музыкант целуется с трубою, |