Онлайн книга «Взывая к мифу»
| 
												 Далее мы видим несколько символических описаний превратностей на пути к этой вожделенной целостности. В одной из сцен описывается, как Пер Гюнт буквально доползает до какой-то избушки в лесу – до избушки, которую он когда-то покинул. Он говорит при этом себе: «Старику пришлось приползти обратно к матери» [155]. А затем следует красочная сцена, в которой он чистит лук со словами: Да ты же ведь луковица, а не царь. 
Очищу тебя и взгляну, что внутри. 
Уж ты, дорогой мой Пер, не ори. 
… 
Потерпевший крушенье в воде под скалой. 
… 
Еще один слой, в нем вовсе нет сока — 
Пер в поисках злата бьется жестоко. 
… 
А вот и пророк, мясистый и сочный, 
Так от него разит враньем, 
… 
Как жизнь того, чье богатство множится, 
… 
Да здесь их без счета, но кончить пора: 
Когда ж наконец доберусь до нутра? 
… 
Черт подери! Внутри ни кусочка. 
Что же осталось? Одна оболочка. 
Внутри избушки, к которой он ползет, он видит Сольвейг. Она поет: «Где ты, друг мой далекий?.. Я, как обещала, тебя буду ждать». Но Пер Гюнт пока еще не готов к искренним отношениям. Он поднимается на ноги со словами, обращенными к самому себе: Один все запомнил – другой все забыл. 
Один все развеял – другой все хранил. 
Те годы, что прожил, назад не придут. 
Как страшно! А царство мое было тут. 
Он уходит прочь, осознавая, что должен достичь большей целостности своей души, прежде чем вернуться. А далее сцена за сценой громоздятся друг на друга символы потерянного «Я». Пуговичный мастер хочет переплавить Пера Гюнта в своем плавильном ковше. Ведь Пер Гюнт всегда был никем, бросает обвинение этот пуговичный мастер, поэтому почему бы его не расплавить? Пер Гюнт протестует: «Я, право, не так уже много грешил», на что пуговичный мастер отвечает: «Ты не тот, кого можно назвать искренним грешником. Вы едва ли невинны – вы не добродетельны. Чтобы быть грешником, человеку нужна сила и цель» [156]. Последняя фраза является весьма сильной демонстрацией демонического начала. Ницше она бы понравилась. Пер Гюнт стоил бы большего, если бы был грешником в полном смысле этого слова. Но пока же ему приходится признать справедливость следующих суждений: Я не стремлюсь воспарить к небесам… 
Я не был собой? Берет меня смех! 
Позднее пуговичный мастер резюмирует: «Быть собой – значит с жизнью проститься!» Находящемуся на самом дне отчаяния Перу Гюнту, наконец, прямо сказали, что он – никто. Заповедь «быть собой и только собой» выливается в то, что это означает быть никем и ничем. Самый важный смысл, заложенный в этом мифе и в наши дни справедливый еще в большей мере, чем во времена Ибсена, заключается в том, что такой нарциссический эгоцентризм ведет к саморазрушению. Однако находящимся даже в самых глубинах отчаяния жизнь показывает (как в работе «Анонимных алкоголиков») путь к воскрешению собственного «Я»: Быть хочешь собой, – так одно из двух, 
Две стороны есть у монеты, — 
Недавно до нас докатился слух: 
В Париже солнцем пишут портреты. 
Одни за рисунки принять бы могли вы, 
Другие зовутся: негативы. 
Там свет вместо тени и тень вместо света. 
Сперва нелепостью кажется это, 
Но сходство там есть, и нами оно 
Должно быть заботливо извлечено. 
Так, негатив в длительной перспективе является необходимым для получения позитива, ведь оригинал же существует, и совершенно необходимо его «проявить» [157], как бы трудно это ни было. Наткнувшись на короля троллей – для того чтобы оплатить давние долги, – Пер становится совершенно уверен в том, что он сделал все, чтобы жить в соответствии с девизом «Тролль, упивайся самим собой!» [158]. Старый тролль добавляет, что каждый раз, когда они пишут статью в газету, превозносящую образ жизни троллей, они упоминают его в качестве самого лучшего примера человека, который на самом деле верил в лозунг: «Пошел весь остальной мир к черту!» Однако сейчас Пер посылает к черту само это «тролль-ство» и спешит к Сольвейг. Вглядываясь в небесную бездну, он видит падающую звезду и переполняется благоговением: Снеси от Пера последний поклон. 
Пылать, отгореть и растаять, как сон… 
… 
Нет никого! Опустел белый свет, 
На земле и на небе никого больше нет! 
Он постепенно успокаивается, а затем произносит один из самых прекрасных монологов во всей пьесе: О, может ли быть, что, настолько бедна, 
Душа расставаться с телом должна! 
Земля моя милая, не говори, 
Что даром топтал я траву на опушке, 
Ты, солнце, жестоко меня не кори, 
Что свет свой дарило пустой избушке. 
Нет в мире людей, что там бы согрелись, 
Там никогда не бывает владелец. 
О, солнце с землей! Мою добрую мать 
Не к чему было вам опекать! 
Дух скуп, а в природе – сплошная растрата, 
И смерть за рожденье – чрезмерная плата. 
Эх, мне бы теперь забраться на скалы, 
На солнечный круг наглядеться алый, 
На землю взглянуть, где был некогда дом, 
А там пусть меня погребает лавина, 
Пусть пишут потом: «Здесь никто спит невинно», 
А после… Пусть будет, что будет, потом! 
Любовь и воскресение  |