Книга Муравечество, страница 138 – Чарли Кауфман

— Ты изменился, — говорит Клоунесса Лори.

— Отнюдь нет, — говорю я.

— Ты раньше не знал, кто такой Альфред ван Вогг, не говоря уже о Станиславе Леме. Я больше тебя не узнаю.

— Не знал? Я что, был дебилом?

— И откуда у тебя переключатель на шее? Я же не могу притворяться, что его нет. Не могу, Б.

— Да это ерунда, — пытаюсь отбиться я.

— Где тот Б., который на дух не переносил авторов спекулятивной фантастики за исключением Маргарет Этвуд и еврейского триумвирата: Азимова, Эллисона и Тидхара?

— Серьезно? — говорю я. — Тидхара? Господи боже.

— Да, — кричит она. — Тидхара! Ты обожал Тидхара!

— Тот Б. мертв, — провозглашаю я. — Да здравствует Б.!

Клоунесса Лори качает головой, уставившись в кухонный стол, потом уходит в спальню собирать вещи. Я пытаюсь ее остановить, но не могу. Я не могу быть человеком, который переносит Тидхара. И никогда не смогу стать этим человеком — ни для Клоунессы Лори, ни для кого.

* * *

В этой версии мира я обнаруживаю, что Барассини — известный сценический актер, тоже по имени Барассини. Ему принадлежит тот же офис, но теперь там хранится множество накладных частей тела. Ибо в этом мире он известен как «Второй человек с тысячью лиц», так как первый — актер Лон Чейни, которого в этом мире Барассини с успехом исполнил в бродвейской музыкальной версии фильма «Человек с тысячью лиц», где Джеймс Кэгни сыграл непоющую версию Лона Чейни. Все это Барассини объясняет во время экскурсии по складу. Здесь множество, множество лиц — наверное, тысяча. Но этот Барассини говорит, что не может мне помочь. Этот Барассини не гипнотизер, объясняет он. Впрочем, дает мне адрес в квартале от склада, человека по имени Гипно Боб. Говорит, Гипно Боб наверняка тот, кто мне нужен, и в этом мире говорит без осуждения. Потом просит держать его в курсе. По какой-то причине он очень заинтересован в моих воспоминаниях о Касторе Коллинзе в фильме Инго. Потом «по старой памяти» показывает мне ящик для носков, хотя в этом мире я там никогда не спал.

За чаем он услаждает мне слух одной из песен в своем мюзикле:

Должен сказать, очень жаль, что этого мюзикла не существовало в моем предыдущем мире. Изумительно. Текст написал Джадд Апатоу.

— Большой фанат, — говорит Гипно Боб — тип с ежиком и солдафонской внешностью.

— Спасибо. Я бы хотел отполировать свои воспоминания о фильме Инго.

— Но они же идеальны. Я читал книжку сорок раз. Сорок один, если считать следующий, который будет уже вот-вот.

— Да. Что ж, дополнительное исследование не повредит, друг мой. Я добавляю «друг мой», чтобы втереться в доверие. Похоже, моему двойнику это неплохо помогало.

— Отлично! — говорит он.

Помогло.

— Вас уже когда-нибудь гипнотизировали? — спрашивает он. — Некоторые люди не восприимчивы.

Я показываю переключатель.

— Ого, — говорит он с восхищением. — Кто ставил? Хорошая работа.

— Я сам. Купил набор.

— Что ж, впечатлен. Погодите.

И он переключает.

— Рассказывайте, что видите, — говорит он.

— Я с метеорологом. Он в отчаянии рвет на себе волосы, потому что не может смотреть в прошлое из-за крошечных прозрачных плавающих капель-демонов, как он называет их в своем внутреннем монологе, и не может смотреть в будущее, на грядущий пылающий конец мира. Но жизнь нужно чем-то заполнить. Он вспоминает девочку. Тот лучик света, ту, ради которой он закопал куклу. И ради которой, осознаёт он теперь, за свои последние десять лет зароет сотни вещей — все, что ей нужно, чтобы она их нашла, чтобы она ни в чем не нуждалась, чтобы она выросла, чувствуя любовь вселенной — вселенной, что, понимает теперь метеоролог, мертва, просто куб льда, неспособный ни о ком заботиться. Метеоролог будет следить за девочкой отсюда — заточенные в пещере глаза из прошлого, сосредоточенные лишь на ней. Мне вспоминаются так называемые Глаза Бога — две огромные дыры в виде очей в потолке болгарской пещеры Проходны. Те самые, что, как всем известно, заслужили достопамятную роль в фильме Людмила Стайкова «Време на насилие» ^[162] 1988 года — горячечном шедевре, который не видел почти никто, кроме меня. Возможно, можно отстаивать фильм «Време на насилие», если не вспомнится полностью фильм Инго. Я уже пытался, когда тот вышел, даже выучил болгарский и посещал трехдневный «тренировочный лагерь» янычаров, который оказался малость нью-эйджевым и в основном состоял из йоги с киличами. Стоил мне десять тысяч турецких лир и отвратил от задумки. Но, возможно, пора к ней вернуться. «Време на насилие» блестящий и…

— Стоп, это все еще фильм? — спрашивает Гипно Боб.

— Нет. Не знаю. Не думаю.

— Тогда, может, стоит вернуться к…

— Да. Да, простите. Ладно.

Метеоролог перематывает голографический образ и смотрит на нее, уже одиннадцатилетнюю, загорелую, с садовой лопаткой за поясом, с рукояткой заступа на плече. Молодая Жанна Ашетт — Jeanne Pelle à Creuser ^[163]. У нее аура воительницы, абсолютной уверенности в себе. Как он и планировал. Когда она идет, люди почтительно расступаются, глядят на нее с благоговением. Я влюблен, думает метеоролог. Вернулась надежда для человечества. Кто это создание? Неужели это я несу ответственность за то, что из нее выросло, кем она стала? Или она несет ответственность за то, чем стану я?

— Прошу прощения, Диггер? — говорит ей кто-то.

Диггер! Чудесно!

— Привет, Эмили, — отвечает Диггер. — Как поживаешь сегодня?

— У меня все хорошо, спасибо. Но у моей Одри украли ботинки, и я хотела спросить, не найдешь ли ты для нее новые.

— О, жаль это слышать. Обязательно попробую. Какой там у нее размер?

— Женский тридцать пятый.

— Точно. Посмотрим, что получится найти.

Диггер, как в трансе, проходит на глазах у Эмили чуть дальше.

— Еще раз, какая ее любимая обувь?

— Вообще-то что угодно было бы хорошо.