Книга Большая книга новогодних историй для девочек, страница 41 – Лидия Чарская

– Молчи, пожалуйста! – прикрикнула на нее графиня Стэлла.

– Иванова! Ведите себя приличнее, – строго заметила Анна Андреевна, сидевшая тут же за самоваром.

– Нет, право, Мавра звонит, точно на пожар, – заметила Лизанька Берг, большая любительница поспать.

– А я, девочки, и не слышу звонка! – со своей простоватой улыбкой произнесла Гусыня.

– Тебе хоть из пушки пали над ухом и то не услышишь, – заметила Ниночка Рузой, или Малютка, симпатичная восьмилетняя девочка, казавшаяся гораздо младше своих лет.

– Я, девицы, спать люблю! – чистосердечно заявила Машенька.

– Странно, гуси мало спят! – насмешничала Карлуша.

– Да разве я гусь? – захлопала глазами Машенька.

– Нет, ты – другое! – лукаво усмехнулась Ярош.

– А что же?

– Гусыня! – отозвалась Карлуша, и обе подруги покатились со смеху.

– Ну, уж вы скажете тоже! – обиделась Машенька – Гусыня-то глупая…

– А ты у нас умница. Про это знает вся улица, петух да курица, дурак Ермошка да я немножко, – тараторила Ярош.

– Не трогайте ее, девочки, – остановила Карлушу и Ярош Дуся Горская и вдруг тихо застонала.

– Что с тобой, Дуся? Что с тобой? – всполошились все.

– Голова болит ужасно, – пожаловалась Горская.

– А все из-за вставанья с петухами. Все из-за колокола противного! Хоть бы украл его кто скорее, – мечтательно сказала Тася, которой было очень жаль свою бедную подругу.

– Не украдут, – с сожалением произнесла Галя Каховская.

– Очень глупо желать неприятностей вашему директору, – заметила Анна Андреевна и, встав из-за стола, пошла в комнату Настасьи Аполлоновны, где они обе за чашкой кофе поверяли друг другу все свои горести, причиненные им пансионерками.

Тася вскочила на стул, оттуда на стол.

– Ура! Я придумала что-то! Ура! Колокол не разбудит вас завтра!

И она радостно захлопала в ладоши.

Девочки недоумевающе поглядывали на Стогунцеву, но на все вопросы – в чем заключалась ее выдумка – Тася не отвечала ни слова.

Большой колокол находился в темной прихожей пансиона, в углу за верхними платьями пансионерок, и если влезть на вешалку, то можно было рукою достать до его железного языка. Тася все это обдумала всесторонне и в тот же вечер решила действовать. Когда девочки улеглись спать, она из дортуара босиком пробралась в переднюю. В руках Тася держала полотенце. Добравшись до места, где висел колокол, Тася вскарабкалась на трюмо, стоявшее в передней, оттуда на вешалку и живо принялась за работу. Язык колокола был тщательно обернут полотенцем, и Тася снова вернулась в дортуар.

Было ровно семь часов утра, когда заспанная глухая пансионская кухарка Мавра пришла в прихожую и стала дергать за веревку колокола.

Колокол не звонил. Но так как Мавра никогда, по причине своей глухоты, не слышала звона, то и теперь, дернув несколько раз за веревку, снова ушла к себе в кухню, уверенная в том, что выполнила возложенную на нее обязанность.

На больших столовых часах пробило восемь. Необычная тишина царила в пансионе. Пробило половина девятого и, наконец, девять. Прежнее невозмутимое спокойствие.

В начале десятого часа к старшим пансионеркам должен был прийти учитель немецкого, к младшим – священник, настоятель городского собора, преподававший девочкам Закон Божий.

Учитель и священник, впущенные Маврой, вошли в зал и были удивлены необычной тишиной.

– Можно подумать, что пансион вымер! – произнес учитель Штром, худой, длинноволосый немец.

– Н-да, подозрительно что-то! – согласился батюшка, отец Илларион.

– Странно! Слушай, голубушка, – обратился Штром к Мавре, – что у вас, все благополучно?

Та радостно закивала головою, не расслышав того, что говорит учитель.

– С лучком, батюшка, с лучком. Я завсегда с лучком котлеты делаю, – весело затараторила она.

– Какие котлеты? – недоумевал Штром. – Что она говорит? Что ты говоришь, про какие котлеты? – снова спросил он кухарку.

– Одеты! Одеты! Я их покличу в классную. В эту пору они завсегда одеты бывают, – обрадовалась глухая в полной уверенности, что ее спрашивают – готовы ли пансионерки.

– Мы подождем, не надо! Не надо! – махнул рукою Штром.

Тут уж Мавра счастливо разулыбалась.

– На что мне награда, батюшка, я и без награды скажу. Благодарствуйте, мы и так вами много довольны, – и, низко кланяясь, она поплелась в дортуар звать пансионерок.

Те еще крепко спали, несмотря на то, что было уже половина десятого. Да не только они, спали и Орлик, и Анна Андреевна, спала Сова в своем «дупле», как прозвали старшие пансионерки комнату классной дамы, спала горничная Ирина в умывальной комнате на клеенчатом диване, словом – спали все.

Колокол не звонил в это утро.

Мавре оставалось только выйти на середину дортуара и закричать:

– Барышни! Батюшка с немецким учителем пришли.

Пансионерки вскочили перепуганные.

– Пожар? Горим? – спрашивали они, на что Мавра отвечала:

– Да, да, в зале!

– Пожар в зале! Ужас! Ужас! – визжали девочки, поспешно одеваясь кто во что попало.

Из своей комнаты выбежала Сова, забыв снять папильотки, в которые всегда закручивала свои жиденькие волосы на ночь, а из противоположной половины дома вихрем неслась Анна Андреевна, вскрикивая:

– Где пожар? Что такое?

Прибежал Орлик, который, тщательно расследовав дело, старался успокоить пансионерок и втолковать им, что никакого пожара нет и все обстоит благополучно.

Вдруг в прихожей прозвучал мерный удар колокола. Это Тася, успевшая во время общей суматохи освободить медный язык от полотенца, теперь трезвонила во всю, изо всех сил дергая веревку.

В этот день никто не жаловался на усталость, и у Дуси Горской прошла головная боль.

Кто был причиной беспорядка – так никто и не узнал. Тася Стогунцева умела хранить свои маленькие тайны.

* * *

Кошечка была очень хорошенькая. Представьте себе длинное гибкое тельце, покрытое золотистой шерстью, а вдоль спины шла узкая темная полоса. Умные зеленые глазки с поминутно расширяющимися зрачками и умильная мордочка, из которой по временам высовывался острый, как жало, розовый язычок. Само имя ее, Милка, как нельзя более подходило зверьку.

Милку привезла в пансион Карлуша, и прелестная кошечка составляла радость и гордость девочки. Не было худшей обиды для Карлуши, как задеть ее любимицу. Милку подарил Карлуше ее отец, который вскоре после этого умер и немудрено, что маленькая горбунья всем сердцем привязалась к его подарку. Милка спала в дортуаре в постели девочки, ела из одной тарелки с нею и бросалась со всех ног навстречу Карлуше.