Книга Американец, страница 13 – Массимилиано Вирджилио

Я прошмыгнул через проволоку последним и, прижимаясь к стене, последовал за ними. В полной темноте мы гуськом добрались до парковки, заставленной машинами, – беззащитные, они сверкали своим металлическим блеском под нашими варварскими взглядами. Лео выдвинул лезвие ножа. Маркетьелло тоже достал нож и недоумевающе посмотрел на меня.

– А ты чего? – шепотом спросил он.

– Я свой дома забыл.

Его недоумение сменилось торжеством, с ухмылкой он повернулся к Лео:

– Этот педрила хоть на что-нибудь способен?

– Ну что тут скажешь, обделался со страху…

С этими словами Американец начал охоту на покрышки.

Я никак не мог понять, почему он так сказал. Во-первых, я не страдал никакими кишечными недугами. Во-вторых, я был уверен, что вылазка в парк Вилла Тереза назначена на другой день. И в-третьих, Лео никогда себя так со мной не вел, по крайней мере на людях.

Прежде чем я успел возмутиться от такой несправедливости, Американец с Маркетьелло уже ринулись в бой. Они все делали по науке. Каждой шине доставалось три удара по самую рукоять: первый взрезал протектор, второй приходился на боковину покрышки, третий по диагонали рассекал камеру от самого ее края. Движения доведены до автоматизма, решимость – как у тореро.

Маркетьелло указал на серый «мерседес» той же модели, что и у моего отца, только этот был с тонированными стеклами и не такой ухоженный.

– Возьми на себя вон ту, – шепнул он Американцу, пока я нервно оглядывался. – Поцарапай ему капот.

Дважды повторять не пришлось, Лео метнулся к автомобилю. При взгляде на него сразу становилось ясно, что им движет не только примитивная жажда наживы. Ему все это по-настоящему нравилось.

Мне стало совсем дурно, когда я понял, что он уродует машину торговца оливковым маслом. Так милый Маркино восстал против отцовского авторитета и окончательно превратился в Маркетьелло, вдохновившего Американца на изображение огромного фаллоса, который тот сейчас с безжалостной точностью процарапывал ножом на дверце автомобиля.

Наконец Лео закончил, и мы тотчас дали деру. Пробрались через колючую проволоку и вернулись туда, где ранее обсуждали Сильвио Пеллико. Пришло время расчетов, и тут все пошло наперекосяк.

Маркетьелло потребовал расплатиться с ним чистоганом. Впервые за все время нашего знакомства Американец не смог с лету навязать свою волю. Он объяснил, что денег у нас еще нет, Шестипалый рассчитается с нами только завтра, так всегда было заведено, и никто не жаловался.

– Я хочу получить свои деньги, – повторил Маркетьелло. – Или ты мне их отдаешь, или я иду к охранникам и все рассказываю.

Как я понял из слов отца, тот факт, что Шестипалый нанял нас поставлять ему клиентов, не был такой уж тайной, но во взгляде Лео я прочитал, что огласка чревата неприятностями. Маркетьелло покосился на меня.

– К тому же этот придурок ничего не делал, только глазел. Он даже нож не взял. Если я должен ждать свои бабки до завтра, то гони мне еще и половину его доли.

Поняв, что я ничего не сделаю, чтобы постоять за себя, Американец велел подождать его на первом повороте, метрах в ста от них.

Я отошел, чувствуя, что отваги во мне как у боксера в нокауте. Я ненавидел Маркетьелло, ненавидел себя, но больше всего я ненавидел Лео, который заявил, что я обделался, а теперь унизил, не дав мне стать свидетелем заключения нового пакта между ним и сыном маслоторговца.

Но до нового пакта дело не дошло.

Повинуясь его приказу, я демонстративно зашагал прочь, натянув на голову капюшон толстовки, но на ходу обернулся и увидел, что Американец мертвой хваткой зажал голову Маркетьелло, вытащил из кармана и приставил к его горлу нож.

Лео заявил, что я его партнер, а партнеру полагается равная доля.

Еще он сказал, что Маркетьелло должен передо мной извиниться, и если до завтра он этого не сделает, то может забыть о деньгах.

Наконец ослабив хватку и с силой толкнув Маркетьелло на капот машины, он сказал, что никогда не встречал большего сукиного сына, и добавил:

– Может, мой друг и не умеет орудовать ножом, но он точно не такой слабак, чтобы просить кого-то расцарапать за него машину своего папаши.

Когда Американец подошел, я с невозмутимым видом сидел на ступеньках, хотя внутри меня все ликовало после такой демонстрации дружеских чувств. Он скомандовал мне следовать за ним, и мы побежали, так как уже опаздывали.

Взмыленные, несколько минут спустя мы уже были в своем районе.

– Ты должен научиться защищаться, – выдохнул он, сложившись пополам от одышки. – Мы живем в джунглях. Здесь есть хорошие и плохие, но плохие всегда будут брать верх, даже если их меньше, потому что злоба – это липкая слюна, которая склеивает нас всех вместе без разбору. Кругом полно психов. И ты даже не можешь открыть клетку и сказать им «выходите», потому что сразу кто-нибудь пнет тебя в спину и запрет внутри.

Дух дышит, где хочет

1992–1995

Летние месяцы были наполнены счастьем, в них не было места страху.

Черный Лось

Падая, он понимает, что в револьвере его убийцы есть что-то знакомое. Золотой отблеск. Миниатюрная лошадка, вставшая на дыбы, напоминает ему об американском городе, где он был счастлив в свои двадцать с небольшим лет.

Он всегда неплохо ориентировался в любой ситуации. Даже сейчас, несмотря на шесть пуль где-то между грудной клеткой и головой, он способен оценить всю иронию этого совпадения. От холода зуб на зуб не попадает. Так темно, что невозможно отличить дорогу, ведущую к дому, от той, что ведет в небытие.

Кольт, думает он. Кольт «Питон» 357-го калибра.

Вот и первые зеваки, привлеченные выстрелами и не поддавшиеся панике. Кто-то узнаёт его.

– Это Винченцо! – восклицает склонившийся над ним человек, лица которого он не видит. – Винченцо Макулатурщик! – повторяет он. – В Винченцо Макулатурщика стреляли!

Снова это прозвище. Как обидно, думает он, лишиться звания супергероя перед самой смертью.

Людей становится больше. Человеческие крики, которые ничего для него не значат. Он знает, о чем все думают. Они думают, что он выкарабкается, потому что именно в это верят никогда не убивавшие люди: никто не может умереть вот так, прямо на моих глазах. – Винче, ты слышишь меня? – ласково шепчет голос. – Не отключайся, Винче, скорая уже едет.

Кровь из ран все льется на тротуар, собираясь в лужицы, от них исходит жар, который растапливает вечернюю сырость.

Я слышу тебя, думает он, но трагедия в том, что я умираю и даже не знаю, кто передо мной. Потом его лицо искажает судорога, и рот наполняется кровью – последняя усмешка перед смертью.