Книга Красавица для Медведя, страница 66 – Делия Росси

– Хотя, с другой стороны, какая нам разница? Мы же не обязаны отчитываться о своих передвижениях? – продолжал размышлять вслух Павлик, а я оглядывалась по сторонам и пыталась сообразить, что со мной. Такое ощущение, что я что-то забыла. Только вот что?

– Паш, поищи Луфи. Он не мог далеко убежать.

Я хотела ненадолго остаться одна и подумать. Не нравилось мне собственное состояние. И подсознание, как назло, притихло. То не заткнешь, а когда надо – так оно молчит.

– Я пока вещи в машину отнесу, думаю, твой оглоед и сам скоро появится, – ответил Пашка.

Он подхватил мой чемодан и свою сумку и вышел из дома, а я подошла к окну и зачем-то посмотрела на соседский дом. Окна закрыты, во дворе пусто – все, как обычно. Нелюдимый сосед не желает общаться с внешним миром. Что ж, это его право.

Я провела рукой по лбу и поморщилась. Хватит заниматься ерундой. Пора возвращаться к обычной жизни. Вспомнились лица мамы, Лизки и близнецов, и я неожиданно поняла, что очень сильно соскучилась. Как они без меня? Мироша с Василиской наверное вытянулись на пару сантиметров. И комнату мою вконец разгромили. Им там как медом намазано, особенно достается письменному столу.

– Даш, ты идешь?

Пашка заглянул в прихожую и уставился на меня каким-то странным взглядом.

– Да. Давай ключи от машины, я поведу.

– С чего это вдруг?

– С того, что ты вчера пил. Все, не спорь. Закрывай дом и поехали.

Пашка снова бросил на меня непонятный взгляд, молча кивнул и протянул мне ключи.

– Луфи! – громко позвала я.

Из-за угла дома раздался громкий лай, и пес выскочил оттуда с такой скоростью, как будто за ним волки гнались. Или медведи. Хотя, откуда тут медведи? Девяткин сказал, что их здесь сроду не было.

– Иди в машину, – велела я новому члену семьи.

Луфи, будто уже не раз слышал эту команду, рванул к «Роверу». А вскоре и мы с Пашкой загрузились в автомобиль и покатили к выезду из поселка.

Илья

Голова трещала и раскалывалась, как после хорошей попойки. Мне даже показалось, что где-то рядом стучит отбойный молоток, и только спустя пару секунд дошло, что стучит он в моей голове, аккурат между висками.

Глаза открылись с трудом. Темные стены, громоздкий камин, над ним – позолоченная рама, из которой с укоризной смотрит отец. Неудачный портрет. Мне он никогда не нравился. Отец позировал Грибницкому за полгода до смерти, знал, что недолго осталось, бодрился, но Веня сумел уловить безнадежность, проскальзывающую во взгляде, и передал ее так точно, что каждый раз, стоило посмотреть, становилось не по себе.

Все-таки талант – страшная вещь. И зачем дядя повесил портрет на своей даче? А я еще гадал, куда он делся.

Я отвлекся от мыслей о прошлом и попытался вспомнить, что произошло. Память подкинула разрозненные картинки: разговор с Касимом, перепуганное лицо Даши, жаркая ночь, приезд Германа.

Черт, Герман! Видимо, моя отключка – дядиных рук дело. Вопрос только – зачем? Чего он хотел добиться?

Герман смолоду обладал немалой силой и редким даром внушения. Ему ничего не стоило заставить человека забыть какие-то события или выключить его на короткое время, погрузив в сон. Правда, в последние годы он почти не использовал свой дар, берег оставшиеся силы, но сегодня почему-то решил рискнуть. Что такого важного могло произойти?

Я попытался вспомнить, о чем мы говорили, и громко выругался. Ну конечно! Даша. Он спрашивал о Даше!

Не обращая внимания на раскалывающуюся голову, вскочил с кресла и кинулся из комнаты в надежде отыскать Германа и получить ответы на свои вопросы.

Дядя нашелся в кабинете. Сидел за столом – бледный до синевы и осунувшийся – и смотрел на меня усталым, почти неживым взглядом. Руки, лежащие на темном дереве, казались белыми и ненастоящими. Как у манекена.

– И зачем ты это сделал?

Я навис над столом и уставился в разом постаревшее лицо. В блеклых, будто выцветших глазах на секунду вспыхнула прежняя сила, но ее тут же заволокло мутной пленкой.

– Хотел поговорить с твоей соседкой, – равнодушно ответил Герман.

– Поговорил?

– Да.

– Что ты ей сказал?

В душе закипала злость. Сколько раз Герман с отцом пытались решить за меня, как я должен жить и что должен делать. И каждый раз мне приходилось сражаться и отстаивать свое право самостоятельно принимать решения. Вот и сейчас, стоило дяде появиться, как он тут же попытался провернуть все по-своему.

– Сказал, что ты ей не пара. Она согласилась.

Герман откинулся в кресле и утомленно вздохнул.

Внутри плеснулась ярость. Холодная, бешеная, беспощадная.

Удержал. С трудом, но удержал.

– Неужели?

Голос прозвучал почти спокойно, но Герман вздрогнул и поежился.

– Более того, когда я объяснил ей, кто ты и какую жизнь ведешь, она испугалась.

Из-под полуприкрытых век сверкнул обеспокоенный взгляд. Боится. Знает, что не прав, и боится.

– Сомневаюсь, что Даша тебя послушала, – подавив гнев, посмотрел на старика.

А ярость не утихает, рвет внутренности, ломает зрение, подталкивает к обороту.

– Зачем мне лгать?

Голос Германа звучит надтреснуто, но меня больше не обманывает эта слабость. Если дядя применил внушение, значит, сил у него достаточно, а все эти старческие штучки – не более чем игра.

– Может быть, потому, что ты снова пытаешься вмешаться в мою жизнь? Но твои слова ничего не изменят. Как бы все ни повернулось, я не намерен расставаться с Дашей.

Да, теперь я знал это наверняка. Что бы ни случилось, я никуда ее не отпущу. Она моя.

– Что ж, я так и думал, – кивнул Герман, и на его бледных губах зазмеилась холодная усмешка. – А вот девушка рассталась с тобой без капли сожаления. Даже попрощаться не захотела.

– О чем ты?

Зверь настороженно подобрался, подошел к самой коже, рыкнул недоверчиво, с оттяжкой.

– Она уехала. Просила передать, чтобы ты ее не искал.

Дядя говорил что-то еще, но я его не слышал. В ушах зашумело, сердце сорвалось и загрохотало так, что заглушило все звуки, а вслед за ним взревел бурый, толкая меня к соседскому дому – увидеть Дашу, убедиться, что Герман лжет, опровергнуть его слова прикосновением к сладким малиновым губам. Мне до боли хотелось зарыться пальцами в душистые солнечные волосы, обнять Дашку так, чтобы не оставить ни единого сантиметра между нашими телами, впечатать ее в себя. Присвоить. Пометить. Сделать своей навсегда.

И я не стал противиться. Подгоняемый лютой потребностью, в два шага преодолел расстояние до двери и рванул к выходу. Дядя что-то кричал мне вслед, один из его качков заступил дорогу, но не выдержал взгляда и шарахнулся в сторону.