Книга Ты – дура, детка!, страница 23 – Татьяна Хмельницкая

Логично. Искупление грехов вполне годилось на дело всей жизни, причём определение должно быть с большой буквы. Только у этого действия есть вполне конкретное название.

Какое?

Смысл. Смысл жизни – вот какое!

Я сама пришла к его поиску, пробилась по дорожке выстланной мозгоправами. И как любая тварь, живущая на планете, преодолевала осознание собственной никчёмности. Желала жить, хваталась за россказни психиатров, как за пресловутую соломинку утопающий.

Кто бы, что бы не говорил, я цеплялась за существование, за возможность дышать воздухом, пусть даже он отравлен тем уродом, убившим и запалившим мою подругу.

Я – тварь. Или насекомое.

Впрочем, даже насекомые нужны для чего-то. У них есть своё предназначение – миссия. Они живут, чтобы не умирали другие, и цепочка не прекратилась.

Я – насекомое.

Как же просто: я убедила себя не разрушаться во имя искупления! Ха! Мне дай волю, я ещё что-нибудь придумаю в собственное оправдание.

Я – смерд.

Ладно, первый шаг сделан – это признание. Осталось совсем немного: пройти дальше и найти смысл жизни. Он прост – убить противника. На крайний случай годилось легкое оправдание, которое я придумала: отомщу за смерть подруги.

А в чём смысл моей жизни на самом деле? Ну, если глобально, то в чём моё предназначение? Неужели только в погоне за Артёмом?

Не верилось.

Ха! Разжирела, поумнела, привыкла к сытой жизни! Раньше не раздумывала – боролась. А теперь мне вкололи самый сильный из стимуляторов – гибель близкого человека, – а я обмозговывала, плутала в нагороженных мной же трёх соснах.

Как же я изменилась!

Однажды я сохранила своё существование, и Эфир дал мне отсрочку по платежам. За меня заплатила подруга – человек, которого я знала всю сознательную жизнь. С которым делила всё, бредя по запутанному лабиринту ситуаций и обстоятельств. И вот итог: я продолжала брести по коридорам, натыкаясь на тупики, а Людмила – умерла.

Так в чём смысл моей жизни, если она может в любой момент оборваться?

О-о-ох! Хорошо мы посидели со Ждановым! Я до сих пор блуждала в дебрях потока сознания. Вот говорят: «Пить нужно меньше» – правильно глаголят! После «пьяной» ночи меня всё еще возило по горкам самобичевания, и это нездорово. Алкогольный бред уводил меня далеко в размышлениях, что они превратились в ересь в кубе.

Надо встряхнуться. Попрыгать что ли?

Я скосила глаза на Жданова и тот, словно прочитал мои мысли и плеснул ещё кофе в мою чашку. Илья держался молодцом и даже старался не хмурить брови, хотя точно знала, что его коробит от моего вида.

Может не следует лезть в это дело, а просто расслабиться и плыть по течению, пока Артём не найдёт и не покончит со мной, как с ненужным свидетелем?

Вот оно! Я – свидетель.

Осталось только закрепить этим признанием точку опоры, выстраивать своё дальнейшее обитание на свете. И что же станет строительным материалом?

То самое пресловутое и такое шаблонное: месть.

Да! Да! Да!

Месть можно сделать вполне легальной, вписав её в рамки закона, действуя в лояльном правовом поле. Именно это слово я сказала Рыжей и Пра.

Месть, как смысл жизни – вполне себе преамбула будущих тоскливых дней, а вместе с ней ярости от безысходности и потери.

Надо будет наведаться в «дежурку» к охране больницы, заплатить любые деньги, но увидеть кадры с подменой открытки. А ещё: больше узнать о почившем Варёном. Его положили в отделение по блату. Вероятно, кто-то знакомый работал именно в том лечебном заведении.

***

В машине я села на заднее сидение и откинулась на подголовник. Внутри моего существа разгоралось недомогание, которое сглаживало ощущение нереальности мира вокруг. Бессонная ночь приносила свои плоды, досаждая мне и угнетая тело, заставляя думать о себе ныне живущей, а не о подруге, ушедшей далеко за горизонт материальности.

Я вполне понимала людей напивающихся с горя, валяющихся на тротуарах, блюющих в подворотнях, от переизбытка спиртного в их организмах. За всем этим стояло одно единственное желание: почувствовать физическую боль, чтобы заглушить тех стервятников, что рвали душу.

За время пути к дому, пару раз просила Илью остановить машину. Заботливо приготовленный завтрак с горячими круасанами и бутербродами, полностью вышел из желудка, оставив лишь гадкий привкус желчи.

В очередной раз по моей просьбе, водитель свернул на обочину, и я вышла из салона, желая вдохнуть холодный ветер, наступившего октября. Облокотившись на бампер машины, уткнув нос в воротник, я стояла неподвижно, наблюдая за плотным потоком легковушек.

Вокруг были люди – тысячи, миллионы. Но я продолжала проваливаться в бездну одиночества. Сколько бы я не сжимала мобильный в своей ладони, звонка от подруги не последует. Её имя на экране не появится. С телефоном я не расставалась с того момента, как получила его обратно от Ильи.

Погладив холодный пластик, я не выдержала и сделала вызов на домашний телефон Комаровой. В ответ – долгие гудки. Наконец, сработал автоответчик и весёлый, звонкий голос подруги предупредил, что её нет дома, и если я захочу, то могу оставить сообщение для неё после гудка.

Я отключилась. Слёзы наполнили глаза.

Что я могла сказать подруге, которую знала практически всю свою жизнь? Что я могла сказать такого, что вернёт её обратно на землю из мира мёртвых? Или хотя бы поможет услышать ей, насколько я скучаю.

Ещё раз набрала домашний номер Милы. Гудки. Я нажала на запись разговора на мобильном телефоне, чтобы оставить её голос у себя и слушать, когда станет невмоготу.

Сзади хлопнула дверь.

Мне всё равно.

Крепкие руки Ильи обняли меня за плечи.

Мне всё равно.

Я задыхалась от солёной воды, которую мой организм проливал через глаза, но не в состоянии была закричать, чтобы извергнуть её до последней капли. Там, в чреве моём, огромная кровоточащая рана. Она снова открылась, погружая меня в нелепый и такой суетный хаос.

Стерев слёзы с лица, я отвернулась от Лоскутова и уставилась на стену из деревьев. Наполовину голые стволы стояли серо-чёрным частоколом, отталкивая взгляд. Но мне было проще смотреть на их безжизненные тела, чем на движущиеся по магистрали легковушки, или стоящего совсем близко мужчину.

– Я понимаю, почему ты скрылась, – тихо и грустно произнёс Лоскутов.

Моё сердце словно прорезал острый нож. Лучше бы жених молчал. Он говорил не то, что нужно и не в подходящее время. Я хотела других слов, совсем других.

Не знаю…

Пусть бы вспомнил, как я глупо вела себя утром, когда требовала завтрак в постель. Или заверил, что первое, куда мы поедем, будет кладбище со свежей могилой Людмилы.