Книга Книги крови. Запретное, страница 100 – Клайв Баркер

Мальчишка не мог знать, что его ждет: дед солгал о городе, рассказав лишь часть правды, утаив от Билли, кем нужно быть, чтобы попасть туда. Но почему? Клив вернулся к своему невнятному разговору с мужчиной в кухне. Эти слова об обмене, о сделках, о возвращении. Эдгар Тэйт сожалел о своих грехах, так ведь? Со временем он решил, что не был блевотиной дьявола, что возвратиться в мир – не такая уж плохая идея. Каким-то образом Билли должен был стать орудием этого возвращения.

– Ты не нравишься моему деду, – сказал мальчишка, когда после обеда их снова заперли вместе. Второй день подряд работу и развлечения отменяли, а вместо них во всех камерах поочередно устраивали допрос из-за смерти Ловелла и скончавшегося ранним утром Нэйлера.

– Вот как? – сказал Клив. – И почему же?

– Он говорит, ты слишком любопытен. В городе.

Клив сидел на верхней койке, Билли – на стуле у стены напротив. Глаза мальчишки были налиты кровью; все его тело била легкая, но непрерывная дрожь.

– Ты умрешь, – сказал Клив. Как еще можно было сообщить об этом, если не напрямую? – Я видел… в городе…

Билли покачал головой:

– Иногда ты как будто бредишь. Дед говорит, что тебе нельзя доверять.

– Это потому, что он меня боится.

Билли язвительно расхохотался. Звук был уродливый, перенятый, как полагал Клив, у дедули Тэйта.

– Он никого не боится, – парировал Билли.

– Боится того, что я увижу. Того, что расскажу тебе.

– Нет, – сказал мальчишка с абсолютной убежденностью.

– Это он сказал тебе убить Ловелла, да?

Билли вскинул голову:

– С чего ты взял?

– Ты не хотел его убивать. Может, припугнуть их обоих, но не убивать. Это была идея твоего заботливого дедушки.

– Никто не говорит мне, что делать. – У Билли в глазах застыл лед. – Никто.

– Ладно, – уступил Клив, – но, может, он тебя убедил, а? Сказал, что это вопрос фамильной чести. Что-то вроде того?

Замечание явно задело парня за живое; дрожь усилилась.

– И? А если сказал?

– Я видел, куда ты попадешь, Билли. Место, приготовленное персонально для тебя. – Мальчишка уставился на Клива, но перебивать не стал. – Город населен только убийцами, Билли. Поэтому твой дед там. И если он сможет найти замену – если сможет дотянуться сюда и стать причиной новых убийств, – он будет свободен.

Билли вскочил; лицо его пылало гневом. Всякая насмешливость улетучилась.

– В смысле, свободен?

– Вернется в мир живых. Сюда.

– Ты лжешь.

– Спроси у него.

– Он не мог меня обмануть. Мы одной крови.

– Ты думаешь, ему есть дело? После пятидесяти лет в этом месте, в ожидании шанса выбраться. Ты думаешь, ему не насрать, как он это сделает?

– Я расскажу ему о твоем вранье, – сказал Билли. Его злость была не полностью обращена на Клива; в ней крылось подспудное сомнение, которое Билли пытался подавить. – Тебе конец, когда он узнает, как ты пытаешься меня отравить, настроить против него. Тогда ты его увидишь. О да. Увидишь. И, видит бог, пожалеешь об этом.

Казалось, выхода нет. Даже если бы Клив смог убедить надзирателей, чтобы его перевели до наступления ночи – (а шансы были невелики; ему пришлось бы отказаться от всего, что он говорил о мальчишке, сказать им, что Билли – опасный безумец, или что-то подобное. Но точно не правду.), – даже если бы он добился переселения в другую камеру, маневр не обещал безопасности. Мальчишка говорил, что он – дым и тень. Ни дверь, ни решетки не могли ему помешать; судьба Ловелла и Нэйлера зримо это доказывала. К тому же Билли был не один. Не стоило забывать об Эдгаре Сент-Клере Тэйте, а кто знал, какими силами он обладает? И все же остаться на ночь в одной камере с мальчишкой будет равноценно самоубийству, не так ли? Он отдаст себя прямо в лапы чудовищ.

Когда они вышли из камер на ужин, Клив огляделся в поисках Девлина, обнаружил его, попросил о небольшом разговоре и получил разрешение. После ужина Клив пришел к старшему надзирателю.

– Вы просили меня приглядывать за Билли Тэйтом, сэр.

– И что с ним?

Клив долго думал о том, что сказать Девлину, как добиться немедленного перевода: в голову не приходило ничего. Он заикался, надеясь на вдохновение, но нужных слов не было.

– Я… Я… хочу попросить о переводе в другую камеру.

– Почему?

– Парень неуравновешен. Я боюсь, что он причинит мне вред. Что с ним случится очередной припадок.

– Ты уложишь его, даже если у тебя одна рука будет связана за спиной. От него остались кожа да кости.

Говори он сейчас с Мэйфлауэром, Клив мог бы обратиться к нему с личной просьбой. С Девлином такой подход был обречен на поражение.

– Не знаю, на что тебе жаловаться. Не парень, а золото, – Девлин с наслаждением изображал заботливого папашу. – Тихий, всегда вежливый. Он не опасен ни для тебя, ни для остальных.

– Вы его не знаете…

– Что ты пытаешься провернуть?

– Посадите меня в изолятор, сэр. Куда угодно, я возражать не буду. Только уберите меня от него. Пожалуйста.

Девлин не ответил, но озадаченно уставился на Клива. Наконец он сказал:

– Ты его на самом деле боишься.

– Да.

– Что с тобой такое? Ты делил камеры c отморозками и ни разу и слова не сказал.

– Он не такой, – ответил Клив; он мало что еще мог сказать, кроме этого. – Он сумасшедший. Говорю вам, он сумасшедший.

– Весь мир безумен, кроме нас с тобой, Смит. Разве ты не слышал? – Девлин хохотнул. – Возвращайся в камеру и переставай ныть. Ты ведь не хочешь прокатиться на поезде-призраке, правда?

Когда Клив вернулся в камеру, Билли писал письмо. Сидя на койке, уткнувшись в бумагу, он выглядел невероятно уязвимым. Девлин сказал правду: от мальчишки действительно остались кожа да кости. Трудно было поверить, глядя на лестницу позвонков, видимую сквозь футболку, что это хрупкое тело могло вынести муки трансформации. Впрочем, возможно и не могло. Возможно, со временем тяготы превращения разорвали бы его на части. Но недостаточно скоро.

– Билли…

Мальчишка не отрывал глаз от письма.

– …то, что я говорил о городе…

Он перестал писать…

– …может, мне все показалось. Просто приснилось.

…и снова продолжил:

– Я сказал тебе только потому, что боюсь за тебя. Вот и все. Я хочу, чтобы мы были друзьями.

Билли поднял глаза и просто ответил: