Книга Книги крови. Запретное, страница 55 – Клайв Баркер

– И его убили?

– Порезали на куски прямо в квартире. Почти неделя прошла, прежде чем его нашли.

– А как же соседи? Разве они не заметили, что он пропал?

Анна-Мария пожала плечами, как будто самые важные сведения – об убийстве и одиночестве старика – она уже передала и дальнейшие расспросы по этому поводу бессмысленны. Но Хелен не отступала:

– Мне это кажется странным.

Анна-Мария воткнула наполненный чайник в розетку и бесстрастно ответила:

– Ну, так оно и было.

– Я не говорю, что этого не было, только…

– Ему выкололи глаза, – сказала она, прежде чем Хелен сумела озвучить еще какие-то сомнения.

Хелен вздрогнула.

– Нет, – прошептала она.

– Чистая правда. И это еще не все. – Она помолчала для пущего эффекта, а потом продолжила: – Вот и думай: каким же человеком надо быть, чтобы такое сделать, правда? Вот и думай.

Хелен кивнула. Именно об этом она себя и спрашивала.

– А того, кто это сделал, нашли?

Анна-Мария пренебрежительно фыркнула:

– Полиции плевать, что тут творится. Они держатся отсюда подальше. А когда патрулируют, только забирают детишек за пьянство – и все. Понимаете, они боятся. Потому и не суются сюда.

– Этого убийцы?

– Может быть, – ответила Анна-Мария. И добавила: – У него был крюк.

– Крюк?

– У того, кто это сделал. У него был крюк, прямо как у Джека Потрошителя.

Хелен не особенно разбиралась в убийствах, но была уверена, что Потрошитель не расхаживал с крюком. Но ей казалось, что усомниться в рассказе Анны-Марии невежливо; хотя про себя задумалась, какая часть байки – выколотые глаза, гниющее в квартире тело, крюк – была выдумкой. Наверняка даже самые добросовестные рассказчики время от времени поддавались искушению приврать.

Анна-Мария налила себе еще чашку чая и собралась сделать то же самое и для гостьи.

– Спасибо, не надо, – сказала Хелен. – Мне правда нужно идти.

– Вы замужем? – неожиданно спросила Анна-Мария.

– Да. За университетским преподавателем.

– Как его зовут?

– Тревор.

Анна-Мария насыпала в чай две ложки сахара с горкой и спросила:

– Вы сюда еще вернетесь?

– Да, надеюсь. Позже на этой неделе. Я хочу сделать несколько снимков граффити в квартире на той стороне двора.

– Что ж, заходите.

– Обязательно. И спасибо вам за помощь.

– Не за что, – ответила Анна-Мария. – Вы же расскажете кому-нибудь, правда?

– А вместо руки у него якобы был крюк.

Тревор поднял взгляд от тарелки с tagliatelle con prosciutto:

– Прошу прощения?

Хелен всеми силами пыталась не расцвечивать пересказ собственными реакциями. Ей было интересно узнать, что об этом думает Тревор, и она понимала, что стоит ей хоть где-то высказать свое мнение – и он инстинктивно займет противоположную позицию, просто из вредности.

– У него был крюк, – повторила она ровным голосом.

Тревор отложил вилку и, шмыгнув, ухватился за нос:

– Я ничего об этом не читал.

– Ты не читаешь местных газет. И я тоже. Возможно, в центральные газеты это не попало.

– «Маньяк с крюком зарезал старика»? – с преувеличенным смаком проговорил Тревор. – Такой заголовок явно занял бы достойное место в газете. Когда там это все предположительно случилось?

– Летом вроде бы. Может, когда мы были в Ирландии.

– Возможно, – сказал Тревор, снова берясь за вилку. Он склонился над едой, и начищенные линзы очков отражали только стоявшую перед ним тарелку с пастой и мелко порубленной ветчиной, а не его глаза.

– Почему «возможно»? – напомнила о себе Хелен.

– Звучит не очень правдоподобно. Честно говоря, звучит чертовски нелепо.

– Ты в это не веришь?

Тревор оторвал взгляд от тарелки, языком слизнув кусочек тальятелле из уголка рта. Лицо его вновь приобрело уклончивое выражение – наверняка именно так он выглядел, слушая ответы студентов.

– А ты веришь? – спросил он у Хелен. Это был его любимый прием для того, чтобы выиграть время, еще один преподавательский трюк – ответить вопросом на вопрос.

– Я не уверена. – Хелен пыталась найти хоть какую-нибудь сушу в этом море сомнений, чтобы не тратить силы на пикировку.

– Ладно, забудь о рассказе. – Тревор отвлекся от еды ради очередного бокала красного вина. – Как насчет рассказчицы? Ты ей доверяешь?

Хелен вспомнила серьезное лицо, с которым Анна-Мария говорила об убийстве старика:

– Да. Да, думаю, я заметила бы, что она мне лжет.

– Так почему это настолько важно? Я имею в виду, какая, в жопу, разница, лжет она или нет?

Это был разумный вопрос, хоть и раздражающе сформулированный. Действительно, какая разница? Может, ей хотелось, чтобы худшие подозрения насчет Спектор-стрит оказались выдумкой? Такой район мог быть грязным, безнадежным, мог быть свалкой, куда, с глаз долой, выбрасывают ненужных и бедных людей, – это все обыденность, которую Хелен принимала как неприятную социальную данность. Но история об убитом и изуродованном старике стала чем-то иным. Образ жестокой смерти, однажды представ перед ней, теперь отказывался исчезать.

Она поняла, к своему неудовольствию, что это смятение отражалось на ее лице и что Тревора, наблюдавшего за ней с той стороны стола, оно немало забавляло.

– Если это тебя так тревожит, – сказал он, – почему бы тебе не вернуться туда и не поспрашивать людей вместо того, чтобы играть за ужином в «верю-не верю»?

Хелен не могла не ответить на его шпильку:

– Я думала, тебе нравятся игры в угадайку.

Тревор мрачно посмотрел на нее:

– Ты снова ошиблась.

Предложение заняться расследованием казалось неплохим, хотя у Тревора, несомненно, были для этого свои мотивы. С каждым днем Хелен видела мужа все в менее лестном свете. В том, что раньше казалось ей ярой любовью к спорам, она узнавала теперь банальное стремление к власти. Он спорил не ради упоения дискуссией, а потому, что страдал патологической тягой к соревнованию. Хелен раз за разом наблюдала, как он занимает сторону, которую – она знала точно – не поддерживал, только ради того, чтобы пролить кровь. Что еще более прискорбно, он в этом увлечении был неодинок. Наука стала одним из последних прибежищ для профессиональных расточителей времени. Порой казалось, что круг общения Бьюкененов состоит из одних только образованных дураков, заблудших в руинах затхлой риторики и пустых убеждений.