Книга Заноза Его Величества. Книга 2, страница 24 – Елена Лабрус

— Не нашла я никаких писем, — падает на табурет Джейн и выдыхает так сильно, что пламя от слабого фитилька лампы начинает дрожать даже под стеклом. — Как я тебе и говорила, всё на твоей кровати было перевёрнуто, как будто кто-то до меня уже там искал. И под лестницей, где ты сказала, в тайнике тоже нет твоих вещей.

— Чёрт! — пинаю я этот набитый соломой матрас, словно он во всём виноват. — Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Честное слово, я бы сейчас закурила. Собственно, где-то в свои восемнадцать в прошлой жизни я и начала курить. Вот только не думала, что придётся повторять прежние ошибки, раз жизнь дала мне второй шанс.

— Что это были за письма-то? Важные? — сочувствующе вздыхает Худышка, отмахиваясь от поднятой мной пыли.

— Очень, Джейн. Очень, — с расстройства прислоняюсь я лбом к стене. И для верности, чтобы привести в порядок разбегающиеся мысли, прикладываюсь ещё пару раз. — Ничего, что я зову тебя Джейн? Я слышала, ты тут для всех Джулия.

— Зови как хочешь, — поднимается она и словно читает мои мысли: — Пошли-ка покурим… Лола, — кривясь произносит моё имя и усмехается. — Ничего что я зову тебя Лола?

Мы садимся на крылечке маленького заднего дворика, где среди нескольких грядок с пожухлой, побитой морозом ботвой, зеленеет лишь грядка щавеля.

Я кутаюсь в плед, сгорбившись на ступеньке. А Джейн, накинув на себя нечто вроде старомодного шушуна, что я как-то носила в замке, курит, прислонившись спиной к облупленной штукатурке стены.

— А как бы меня звали у вас, в другом мире?

— Юлька, наверно, — пожимаю я плечами, не видя смысла от неё таиться. Если бы не она, кто знает, что бы сейчас со мной было. — Юлия.

— Юлька? — выпускает она вверх тонкую струйку дыма из пухлых ярко накрашенных губ. — Можешь и Юлька звать. А я тебя как раньше буду — Андреевна, — улыбается она. — Ты же та самая пропажа короля, правда?

— Пропажа ли, — горько усмехаюсь я.

Что-то так я устала за эти дни, что мысли в голове уже самые безрадостные. И неприятное чувство, что не ищет он меня, не нужна я ему, мелкими паразитами расползлось под кожей, заставляя меня постоянно чесаться, тереть руки, ёрзать. Или это просто блохи, которыми наверняка кишит матрас?

— Да не отнекивайся, пропажа, — машет она рукой с зажатой в ней тонкой и вонючей, совсем как у Карло, сигареткой. — Не могу сказать, что я прямо с первого дня поняла. Но что-то было в тебе родное, знакомое. Эта ирония, с которой ты смотришь на жизнь. Очень близкая мне. Только тогда ты казалась мне старше.

— Я и есть старше. Это мне во второе пришествие так повезло, — показываю я кавычки, то ли к «пришествию», то ли к «повезло», а потом набираю воздуха в грудь, чтобы продекламировать: — Под дорогие вина жизни нашей… под действием минут, часов и дней… мы, женщины, становимся не старше… а опытней, опасней и вкусней.

— Умеешь ты красиво сказать, — выпускает она тонкую струйку дыма.

— Это любимое изречение моей подруги. Что-то навеяло.

— Значит, а письма там были от твоего короля? — и когда я киваю в ответ, она раздосадовано качает головой. — Плохо. Очень плохо. Подозреваю, их прибрала к рукам твоя пронырливая соседка. А её под белы рученьки лично Феодора Фогетт увезла во дворец. А ещё, это девчонки мне потом уж сказали: виделась она и с той Мираной, что ночь в замке провела. А Мирана, говорят, познакомила её с Марго. И пока ты обивала пороги в поисках работы, эта выскочка Коннигейл усиленно старалась стать тобой.

— Вот гадина, — пожалуй и всё, что я могу сказать вслух и про себя добавить: «Неужели он ей поверит? Неужели поведётся на эту фальшивку?»

Там, в тех вещах в тайнике ведь осталось всё. Всё, что у меня было: и платье Барта, и маленький плеер-флешка с музыкой, что я накачала «в дорогу», запасные батарейки к нему, наушники. И всякие важные мелочи, которыми я битком набила карманы: любимый карандашик для бровей, духи, гигиеническая помада, колготки, трусы, прокладки, влажные салфетки. Всё.

Только кольцо по счастливой случайности осталось в кармане платья. Но что с того кольца, когда в своих длинных, бесконечно подробных письмах Гошик описал всё. Все свои чувства, все переживания и мысли от самой первой нашей встречи до дня прощания. Словно потому писал, что боялся забыть, пропустить хоть одно моё слово. Словно не просто хотел меня убедить, как я важна ему, а проживал всё это снова. Будто только эти дни по-настоящему и жил. Все они и остались с его лёгкой руки на гербовой королевской бумаге.

«Зачем? Вот зачем я притащила его письма в этот мир? Чёрт! — кутаюсь я поплотнее, чувствуя, как в кармане у меня захрустела бумага. — Если бы письмо!»

— Ты, случайно не видела вот это? — достаю я из кармана зашуршавшую газетку. — Я думала, что одна такая полоумная. Всё бросила, рванула по бездорожью. А тут вон, дочь императора и тоже понесла нелёгкая прочь от родительского дома.

Порой трудно и представить себе сколько интересного можно узнать из клочка пожелтевшей бумаги, когда три дня приходится читать и перечитывать один и тот же листок, что мне случайно принесли от портнихи вместе с платьем.

— Дочь Императора Трэса? — ползут вверх тонко выщипанные брови Джейн. — Это за каким же делом она сбежала от отца? Да чуть не погибла.

— А может, и погибла. Кто его знает, почему её тело не нашли. Вроде и единственная у отца, и души в ней родитель не чаял. А тоже решила приключений на пятую точку поискать, — качаю я головой.

— Подозреваю, тоже какой-нибудь отчаянный смельчак так вскружил ей голову, что она и не оглянулась, — усмехается Джейн. — Все беды из-за мужиков. Некоторые вон с другого мира возвращаются ради них.

— Я тебе на то и намекаю, что не одна я такая дурная, оказывается, — вздыхаю я. — А некоторые замуж по любви выходят, а потом письмами от любимого мужа печку топят, — что-то вспомнилось мне бессмертное. — Уж лучше бы я те письма и правда сожгла. Я же правильно поняла, что он меня не ищет?

Она отрицательно качает головой и в знак милосердия протягивает дымящуюся сигаретку.

— И всех соискательниц разогнали. Говорят: он нашёл, что искал.

— И Гриф больше не приезжал? — затягиваюсь я горькой, терпкой, прямо как моя жизнь, травой, от которой моментально начинает кружиться голова.

— Гриф приезжал. Но поговорил только с Соней.

— С этой сукой Соней? — затягиваюсь я снова.

— Ты аккуратнее с травкой, — забирает она самокрутку. — А то с непривычки так даст по шарам, что до утра не уснёшь. А про Соню зря так думаешь. Это она тебя спасла, не я. Она мне и про Брина сказала. Деньги он свои, конечно, забрал, когда остался ни с чем, но, боюсь, не успокоился. Пока так в Белом доме и ошивается.

— Вот прицепился, зараза, — вздыхаю я, прислоняясь затылком к дверному косяку. — А я с твоих слов поняла, что с Сониного согласия девушек продавали и покупали.

— У Сони выбора особо не было, её не спрашивали. Платили не ей, а церкви. Под патронажем Святой и Непорочной Белый дом всю жизнь существовал. Они и девчонками как товаром распоряжались, и за развод деньги брали немалые, чтобы неугодных по предписанию в бордель, а уже из него подальше от глаз бывшего мужа. Теперь, видишь, старой церкви нет, но былые привычки ещё сильны.