Онлайн книга «День Праха»
|
— Мне нужно вернуться к работе. Сегодня последний день сбора. Она сказала это не враждебно, а скорее отстраненно. — Когда вы видели вашего мужа в последний раз? — Вчера вечером; он зашел проведать нас дома, в Диоцезе. — Разве вы живете не вместе? — Вместе, но в тот момент он… Ну, в общем, был очень занят. И поэтому ночевал вместе с другими. Сказав это, она закурила. По салону распространился странный запах, одновременно животворный, свежий — таким веет в подлесках в период сбора грибов — и мертвящий, какой испускают продукты разложения. Нечто родственное потайным недрам земли, мягкости мхов и смертной гнили. — А почему он пришел повидаться? Рашель как будто только сейчас осознала, что задымила салон, и начала искать ручку, открывающую окно. Но та не сработала. Ньеман не стал объяснять женщине, что окна у заднего сиденья в таких машинах всегда заблокированы. Не сказав ни слова, он развернулся, просунул руку между спинками передних сидений и нажал на кнопку, управляющую всеми четырьмя окнами. Стекло наконец опустилось, и в салон хлынула волна свежего воздуха. Рашель закрыла глаза, словно наслаждаясь неожиданным удовольствием. — Он хотел поцеловать наших детей, — ответила она, затянувшись перед тем сигаретой и выдохнув дым. — Сколько у вас детей? — Трое. Теперь Рашель улыбалась. Какой-то отстраненной улыбкой, ни к чему не имевшей отношения. — А затем? — Затем он ушел на винный склад присмотреть за чанами. Это было примерно часов в девять вечера. — И она несколько раз кивнула, словно хотела подчеркнуть сказанное. — В период сбора винограда он занят круглые сутки, и днем и ночью. — Он говорил вам, что собирается зайти в часовню? — Нет. — А у него были какие-то причины пойти туда? — Нет. Ньеман помолчал несколько секунд: нужно было пощадить ее, но при этом сделать свою работу. Потом спросил напрямую: — У Якоба были враги? Рашель ответила короткой усмешкой и откинулась на спинку сиденья, высунув в окно руку с сигаретой. Странный жест — непринужденный, почти томный. — В Обители нет ни врагов, ни друзей. Нашей Общине чужды такие понятия. — Но может, у него были какие-то проблемы за пределами Обители? — Якоб никогда не покидал Обитель. — Даже когда речь шла о коммерческих сделках? А мне говорили, что он был посредником между вами и внешним миром. Рашель по-прежнему сидела, высунув руку в окно, подставляя дождю свою сигарету и руку (как ни странно, у нее были засучены рукава). Ньеман заметил у ее левого локтя родимое пятно. Оно напоминало по форме саламандру или еще какой-то колдовской знак, который по цвету совсем ей не шел. — За этим приезжали к нему, — ответила она. — А те, кто приезжал, должны были соблюдать наши правила. Вам известно, что в Обители деньги не имеют хождения? Ньеман кивнул, хотя прекрасно знал людей и был уверен, что никакой бог не в силах изменить их подлинную натуру. Напротив, религия всегда усугубляла человеческие страсти, умственные изъяны и телесные пороки… — Не могли бы вы описать мне его характер? Не меняя позы, Рашель повернула голову к Ньеману. Ее глаза как-то странно блестели: казалось, они вобрали в себя весь свет дождя. — Это был человек… отмеченный благодатью! — В каком смысле? В отношении семьи? Или своего занятия? Молодая женщина втянула руку в машину и сунула погасшую сигарету в карман своего фартука. — Отмеченный Господом нашим, — прошептала она, приняв первоначальную позу — прямую и напряженную. — Его душа была преисполнена безмятежного покоя. Ньеман решил воздержаться от обсуждения. Не тот был момент, чтобы спорить, — к тому же он ни в чем не мог обвинить Якоба. — Он когда-нибудь говорил с вами о фресках, скрытых в часовне Святого Амвросия? — Нет, никогда. — Но разве реставрационные работы не были для него важны? — Конечно были — как и для всех нас. — Почему? Она бросила на майора взгляд, и ему почудилось, будто на него брызнули свежей, прозрачной водой. — Почему — что? — Почему вам всем было так важно реставрировать часовню? — Она приютила нас, когда… Комиссар прервал ее взмахом руки, уже сожалея о своем вопросе. Рашель наверняка выдаст ему все ту же официальную версию. — Вам что-нибудь говорят буквы MLK? — Нет. — А этот ритуал — класть камень в рот умершего? Рашель встрепенулась. И снова бросила на него взгляд. — А разве у Якоба во рту нашли камень? Майор уклончиво ответил: — Ну, во всяком случае, такой обнаружили во рту первой жертвы. — Самуэля… Она произнесла это имя шепотом, словно только сейчас вспомнила, что Якоб был не первым убитым. Где-то должен был существовать список жертв, и этот святотатственный список был оскорблением Господу. — Так как же? Это вам о чем-нибудь говорит? — настаивал Ньеман. — Нет, — отрезала Рашель, глядя в сторону. Ньеман почувствовал, что перешел некую запретную границу и что молодая женщина больше не станет ему отвечать. Впрочем, она тут же это и подтвердила: — Мне пора идти работать. — Я скажу, чтобы вас отвезли на нашей машине. Но Рашель распахнула дверцу, бросив ему: — Нет. Я поеду в грузовике, вместе с остальными. Ньеман не успел возразить, она уже захлопнула дверцу и побежала прочь под дождем. Он смотрел ей вслед: хрупкая фигурка, шлепающая по лужам, искаженная водой, струящейся по стеклу. — Ну вот, — прошептал комиссар, сидя в салоне, где все еще витал странный запах ее табака, — кажется, ты уже по самую шею в этом дерьме. Если Посланникам когда-нибудь удастся изловить убийцу, опередив полицию, убийцей вполне может оказаться молодая женщина, похожая на Рашель, а может, и она сама, — в общем, кто-то способный взмахнуть мечом над плахой. «Ибо возмездие за грех — смерть», — сказала Стефани Деснос, цитируя святого апостола Павла [99]. Даже если Рашель и выглядела моложе своих лет, на душе у нее явно лежал тяжкий груз, очень тяжкий. Это был гнет библейских руин, пережитков былых времен, заповедей Ветхого Завета. Под ее внешней красотой и молодостью скрывалось грозное доисторическое существо, которое ничто не могло сбить с намеченного пути. |