Книга Бандитский брудершафт, страница 48 – Валерий Шарапов

— Когда сказал, что Разгуляев нам не родственник. Он же похож на тебя, только возрастом помладше. Разве не так?

Уразумев, о чем речь, дворник хрипло рассмеялся.

— Что похож, это точно, есть такое дело. А с родством ты загнул. Хочешь, я тебе расскажу, как мы с ним познакомились?

— Давай. — Васильков махнул рукой и потянулся к папиросам.

Тимофей добил водку, крякнул, зажевал выпивку куском сала и начал:

— Незадолго до Финской кампании начался по городам массовый призыв в армию. Всех гребли, кроме инвалидов, таких как я или тех, у кого нет рук-ног. Мету я, значится, свой участок по темноте, ранним утром, вдруг слышу шаги ровные, будто часы тикают. Обернулся. Мужик ко мне топает представительный, в пальто, в шляпе. Подходит, значится, вежливо здоровается и говорит: «Давно за тобой наблюдаю и знаю, что ты инвалид. Дело есть на пару тысяч целковых». Мне стало любопытно. Деньги для тех времен немалые. «Пройди, — говорит, — за меня медкомиссию. Да так, чтоб белый билет выдали». Я в удивление. Мол, как же мне ее за тебя пройти, коли в документах фотография имеется? А он шляпу снял и морду к фонарю поворотил. Тут я и обомлел. Одно лицо, представляешь? Я тогда пил-то поменьше, посвежее был, чем теперь, вот мы и гляделись с ним как родные братья.

Васильков удивленно хмыкнул и спросил:

— Ты согласился?

— А чего же отказываться от хороших денег? Да и просил он настойчиво, баба у него на сносях была. Куда же ему в армию? В общем, пожалел я их. Взял его документы, приоделся и отправился на освидетельствование. Хандру свою знал, пожаловался на хрипы и боли в легких. Доктора послушали, постучали и отстранили от службы подчистую. Так-то.

— Поэтому он тебя привечает?

— Не только…

В окно кто-то постучал, не дал договорить. Собутыльники закрутили головами.

— Кого еще принесло? — недовольно пробурчал Тимофей.

Ворча и держась за поясницу, он вышел из комнатки. Заскрипели ступеньки деревянной лестницы.

Александр бесшумно скользнул к двери, достал из кармана пистолет и занял позицию в темном проеме.

— Это я, Тимофей Григорьевич! — послышался громкий женский голос. — Алевтина из седьмой квартиры!

Загремел засов, входная дверь шумно распахнулась.

Над лестницей состоялся разговор по поводу замены разбитого стекла в общей коммунальной кухне. Проводив горластую бабу, хозяин подвала вернулся к столу, где скучавший племянник уже разлил по кружкам очередную порцию беленькой.

Они выпили.

Сашка закусил, дядька закурил и вдруг сам продолжил начатый разговор:

— Белый билет я Разгуляю справил. Спас, значится, его от армии и от войны. Обещанные деньги он отдал. Не сразу, правда, а тремя долями, но все честь по чести. А вскорости случилась в его семье беда. Баба ребенка мертвого родила. Он тогда ко мне в подвал заявился с бутылкой, проплакал весь вечер, душу наизнанку выворачивал.

Васильков пускал под желтый потолок табачный дым и внимательно слушал пьяного собеседника. Банда Сарычева была ликвидирована, появляться в «Гранде» больше не требовалось, да и здесь, в вонючем, прокуренном полуподвале, дел почти не осталось. Почти — потому что имелась нужда найти пропавшего Разгуляева.

— И вот зимой сорок первого года вышел я на участок. Холодно, ветер. Голые деревья кланяются, здороваются со мной. Слышу — сквозь завывания плачет кто-то, кричит, зовет на помощь. Метнулся в одну сторону, в другую. Звук привел меня к мусорному ящику. Открыл я крышку и обомлел. Внутри, поверх мусора, ребенок лежит новорожденный, в тряпье завернутый. Схватил я его и бегом домой, отогревать. Здоровенький оказался. Не успел, значится, замерзнуть.

Александр повел плечами, освобождаясь от мурашек, пробежавших по спине.

— И что же дальше? — спросил он. — В милицию сообщил?

Старик протяжно вздохнул, допил последний глоток водки и произнес:

— Сообщил. Да только не в милицию, а Разгуляю. Вспомнил о его горе, позвонил, рассказал о находке. Тот примчался и, не раздумывая, забрал младенца.

— Так прямо и забрал? Даже не посоветовался с супругой?

— Не было у него к тому времени супруги. Не ужились они после смерти первенца. К любовнице он отвез мою находку.

Эта новость заинтересовала Василькова.

— К любовнице, говоришь? Никогда бы не подумал, что у такого респектабельного и правильного мужика есть любовница.

— Есть у него краля, — настаивал Тимофей.

— Не знаю. Что-то не верится.

— Да точно говорю! Я даже адресок помню.

Через четверть часа Александр собирался уходить. Дядька уговаривал его переночевать здесь. Дескать, имеется в загашнике еще один бутылек. Но племянник оставался непреклонным.

В дверях он задержался, обнял старика и сунул в его натруженную ладонь тысячную купюру. Тот не понимал, почему Сашка прощается так, словно навсегда куда-то уезжает.

В глазах у него была бесконечная тоска.

— Ты меня не расколешь, — пробурчал Сыч. — Я шлюзов не открою.

Старцев усмехнулся и сказал:

— Ты, Сарычев, можешь и дальше держать марку. Да вот толку с того никакого. У тебя столько подрасстрельных статей, что…

— Знаю.

Последнее слово из уст главаря банды прозвучало без агрессивного недовольства. В голосе его сквозила безысходность. Он все понимал, ибо по природе своей был человеком неглупым.

Допрос происходил в управлении, на Петровке, в специальном помещении.

Старцев положил на деревянную столешницу пачку «Казбека», спички.

— Кури.

Поколебавшись, Сыч открыл коробку, подцепил толстоватыми пальцами папиросу, закурил, с наслаждением выпустил клуб дыма.

— Чего ты от меня хочешь, начальник? — наконец-то выдавил он из себя, глядя в другую сторону.

— Хочу услышать рассказ обо всех твоих художествах. Когда сколотил банду, чем промышлял, куда сбывал награбленное.

— Ты же бабки не зря получаешь и наверняка все про это знаешь.

— Что-то знаю, о чем-то догадываюсь. Так как, получится у нас разговор или сразу в карцер пойдешь, на хлебушек с водичкой?

— А если получится, так пирогами накормишь? — Сыч скривил губы в ухмылке.

— Ни пирогов, ни отмазки обещать не стану. Но побаловать кое-чем до суда возможность имею. Хорошим табачком, к примеру. Нормальным питанием. Регулярными прогулками.

Бандитский главарь курил папиросу, всем своим видом показывая, что торопиться ему некуда.

Затем он размял окурок в пепельнице и сказал:

— Ладно, начальник, записывай. О своих подвигах чирикать — не корешей закладывать. Но есть у меня одно условие.