Книга Разгадка, страница 69 – Калья Рид

– Я говорил с ними, потому что, честно говоря, вы слишком сблизились с Наоми.

– Не поняла? – очень медленно говорю я.

– У вас с ней своеобразная серая зона. Вы принимаете все слишком близко к сердцу. Вы…

– Я знаю, что вы хотите сказать, – перебиваю я. – Не надо ставить мне диагноз.

– Возможно, кто-то должен это сделать. Правило крайне простое: никогда не привязывайтесь к пациентам. В данной ситуации вы должны оставаться врачом, но вы это правило проигнорировали. Вы прониклись симпатией к девушке, переживали за нее, хотя от вас требовалось только лечить ее. И все.

Когда я в конце дня ухожу домой, я всегда оставляю работу в кабинете. Но всю дорогу домой голос Наоми звучит в моей голове. Ее лицо возникает передо мной, когда я ужинаю и готовлюсь ко сну. Лежа в кровати, я вижу на потолке папку с ее именем, напечатанным в правом углу четкими черными буквами.

Постепенно эти буквы начинают сливаться, и я лежу, надеясь, что они перестанут двигаться и помогут мне проникнуть в суть загадки Наоми.

Очевидно, такое бывает только со мной. У Тима Вудса такой проблемы нет. Он самовольно устроился на стуле, раздавая оскорбления, словно конфеты.

– Я пытаюсь быть для нее хорошим врачом, – говорю я.

– А кто тогда отпустил ее домой в прошлые выходные? Вы тогда тоже были хорошим врачом?

Я выпрямляю спину.

– Что?

– Почему ее родители не были поставлены в известность?

– Так вот почему ее выписали! Потому что я дала ей небольшой перерыв?

– Наоми не имеет права уезжать домой на выходные. Она не может по собственной воле покидать стены Фэйрфакса. Это решать не ей. Тем не менее вы позволили ей выйти, а Лахлану Холстеду – забрать ее.

– Она – пациентка, а не заключенная.

Доктор Вудс поджимает губы, демонстрируя неодобрение. Похоже, я нарушила некий моральный кодекс врача, скрыв от родителей Наоми тот факт, что я отпустила их дочь на выходные. Они отдали ее под нашу опеку, но их следовало уведомить, что она покидает Фэйрфакс. Пусть даже на короткое время. Но я не чувствую вины за то, что сделала. Я знаю, что поступила правильно. Наоми вернулась посвежевшей, с блеском в глазах. Она словно зарядилась энергией. В чем уже давно нуждалась.

– Как ее родители вообще узнали? – спрашиваю я Вудса с подозрением. – Подождите, – я поднимаю руку, – дайте угадаю. Вы сказали им?

Тим молчит. Более того, чем дольше длится наш разговор, тем больше он проявляет признаки дискомфорта: ерзает на стуле, каждые несколько секунд поправляет очки, прочищает горло, словно там что-то застряло.

Я пристально смотрю на него.

– Что такое вы знаете, чего не знаю я? – тихо спрашиваю я.

– Ничего, – говорит он. Его голос звучит сухо и холодно.

Лжешь, думаю я про себя.

– Полноте, – говорю я. – Скажите мне правду. Скажите, почему вы обвиняете меня в том, что я слишком близка к моей пациентке, но при этом берете на себя обязанность звонить ее родителям и сообщать им обо всем, что я делаю. Опять же, когда речь идет о моей пациентке.

– Вы забываете, что до вас она была моей пациенткой.

Я вновь пристально смотрю на него.

– Вне стен Фэйрфакса вы знакомы с ее семьей?

– Нет! – моментально выпаливает он.

– Лжец. – На сей раз я озвучиваю свои мысли.

Мы пару секунд смотрим друг на друга. Я не собираюсь отступать. Он пришел в мой кабинет. Он сказал мне, что Наоми забирают домой. И должен объяснить мне все это.

Тим шумно выдыхает и трет переносицу.

– Родители Наоми… мои близкие друзья. Ее отец выразил обеспокоенность по поводу поведения Наоми. Я посоветовал ему поместить ее к нам в клинику, чтобы она прошла курс лечения. Предполагалось, что она пробудет здесь всего несколько месяцев и за это время поправится.

Я тяжело откидываюсь на спинку стула. Ощущение такое, будто меня пнули в живот.

– Итак, вы, – я изображаю пальцами кавычки, – оказали им услугу.

– Можно сказать и так, – осторожно говорит он.

– А ее родители просто купили время, чтобы решить, что с ней делать. Я права?

– Я этого не говорил.

– Вам этого и не нужно было делать. Я не идиотка, Тим. Ее родители ни разу не навестили ее. Ни разу. Более того, я не припомню, чтобы я когда-либо говорила с ними.

– Это ваше личное мнение, – резко бросает Тим. – Оставьте его при себе.

– Вы можете поставить его мне в упрек? Это их дочь. – Я бессильна скрыть презрение в своем голосе. – Значит, вы потянули за ниточки, чтобы определить ее сюда. И сделали то же самое, чтобы ее отсюда выпустить?

– Разумеется, нет!

– Разумеется, нет, – медленно повторяю я. – Ага, сначала мать Наоми определила ее в Фэйрфакс, поручив нам заботиться о ее дочери! А потом она же волшебным образом появляется и выписывает дочь, потому что ей так хочется!

– Только не говорите мне, как устроено это место, – резко говорит он. – Я проработал здесь намного дольше вас.

Упершись ладонями в стол, я наклоняюсь ближе и медленно говорю:

– Тогда и ведите себя соответствующим образом.

Его глаза сужаются, превращаются в узенькие щелочки.

Я хватаю со спинки стула свой халат и сумочку с пола. От злости во мне закипает кровь, и, если быть до конца честной, мне немного страшно. Я иду к двери.

Тим ерзает на стуле.

– Куда вы собрались?

Я ногой придерживаю дверь.

– Поговорить с директором учреждения, чтобы положить этому конец.

Тим снимает очки, осматривает линзы и вытирает их о свой белый халат.

– Наоми уехала вместе с матерью час назад.

Я, разинув рот, смотрю на него. Его безразличие ко всей этой ситуации говорит о многом. Лично я предпочитаю испытывать привязанность к моим пациентам, чем не чувствовать вообще ничего. Я не хочу превращаться в Тима Вудса.

Я смотрю на него с отвращением.

– Она не готова вернуться в мир. Будь вы настоящим врачом, вы бы, невзирая на свои отношения с ее родителями, сделали бы то, что ей на пользу.

Не заботясь о том, что он скажет, я выхожу из кабинета.

– Она всего лишь пациентка, Женевьева! И все! – кричит мне спину Тим. – Перестаньте относиться к ней как к родственнице!

Медсестра и два пациента останавливаются в коридоре и ошарашенно смотрят на Тима. Я игнорирую их всех. Я тороплюсь к выходу и по дороге ищу в сумочке ключи.

– Я просто хочу увидеть Наоми, – раздается низкий мужской голос.

Я замираю как вкопанная и вижу перед собой Лахлана Холстеда.