Книга Важенка. Портрет самозванки, страница 44 – Елена Посвятовская

Футбольный мяч полетел в их сторону.

— Как называется это место? — крикнула Тата мальчишке, бросившемуся за ним.

Он поднял мяч, смущенно шмыгнул носом:

— Мы говорим, “от психушки до водокачки”!

Они рассмеялись.

— Бобкин сад, Бобкин сад, — твердили им уже вслед.

…Город уснул, но жила река. Мерцали огоньки сухогруза и крана “Богатырь”, плескала волна. Тихо прошел катер на малом ходу, там смеялась женщина. Вспыхнуло в голове: так мост сейчас поднимут.

— Сейчас ведь его разведут, да? — Она шагнула к человеку, который только что приблизился к парапету. — Во сколько… а который час?

Он обернулся.

Каштановая волна волос упала на высокий лоб, глубоко посаженные глаза, карие, насмешливые. Лет двадцать. Несколько секунд беспардонно разглядывал ее, сжимая в руке початую бутылку шампанского. Она в домашнем широком сарафане, детском, лямочки, ненакрашенная. Переступила под его настырным взглядом.

— Через двадцать минут разведут, — он посмотрел на часы. — Не холодно?

Дернула плечом. Ну так, не жарко, но не успею уже! Неопределенно махнула в сторону дома. Он протянул ей бутылку.

Она с удовольствием отхлебнула. Вдруг увидела, что со всех сторон к ним идут люди. Веселые, что-то кричат. Так в жмурках все устремляются к водящему, когда, поймав жертву, он сдергивает повязку с глаз.

— Вот на минутку не оставить!

— Эй, кому ты там наше шампанское?

— “Я объявляю свой дом безъядерной зоной, я объявляю свой двор безъядерной зоной…” ^[6]

Она смеялась, крутила головой: Ирина, Ира, меня зовут Ира. Мальчики, пестрые, разные, штаны с карабинами, люверсами, высокие ботинки, узкий галстук у одного, брючки, бриолин, волосы назад или наоборот, странные длинные челки. Оказалось, что они с концерта, второй рок-фестиваль в рок-клубе, не знаешь? ты не знаешь рок-клуб? Важенка спряталась за Митю, его звали Митя.

— Давайте разведем, и по домам. У меня завтра дежурство. Не выспимся ни хрена.

— “Вчера было слишком много меня…” ^[7] — запел чернявый худенький мальчик с кучей булавок на лацкане.

— Вот эту тему конкретно он у Борис Борисыча снял. Очень похоже.

— Не, а как ребята представились? Проломить на сцене экран…

Кто-то крикнул, что отсюда ничего не видно из-за чертовой стройки, кран еще этот, надо смотреть с другой стороны моста. Побежали. Митя схватил ее за руку. Задыхалась чуть больше, чем надо. Он, конечно же, ничего не имел в виду. Просто так быстрее.

Бежали, шли, бежали. Кусочек Большеохтинского проспекта, потом по мосту через Охту, по Красногвардейскому, дальше первая улочка направо. Вылетели к реке. С этой стороны моста, против света, и вправду лучше видно. Черные силуэты на закатной полосе неба. Разлетелись по краям полукруглые фермы, в середине башни-маяки охраняли средний пролет. Медленно стронулись его крылья, поползли вверх. Митя сунул в рот сигарету, прикурил в лодочке ладоней. Когда поднял голову, встретились глазами. И уже через мгновение он снял свою куртку с кулиской на поясе, накинул ей на плечи. Чей-то насмешливый возглас оборвался, камешком булькнул в Неву. А потом все замолчали. В растворе поднимающихся крыльев чернели на фоне светлого севера пять точеных куполов Смольного собора.

Чувствовала, что он смотрит на нее, и от всего этого слезы.

* * *

Митя жил в сталинке на Большеохтинском, в трех шагах от нее. Он не звал, но все закричали: сейчас чайку бы у Митьки — и точно по домам. А потом волновались всю дорогу: а Лиля? что скажет Лиля? и даст ли чаю? Митя улыбался, пожимал плечами, держал Важенку за руку. Отпустил, когда вошли во двор. И, почти не глядя на эту ладонь, она теперь следила за ней, где она в пространстве — над кнопкой лифта, потом — этажа, поправил волосы. И как связана эта рука, вернее, то, что он ее отнял, с неведомой Лилей?

Дверь открыла темнобровая невысокая девушка. Чуть полноватая, ей шло. Прямой пробор, зеленые глаза чуть навыкате, в серьгах тяжелые камни. Прижав к себе толстую книгу, красиво оперлась о дверной косяк комнаты, пока они толпились в прихожей. Митя вошел последним. Вдруг выкинул руки к Лиле, запел, ритмично притопывая:

Она показала пальцем наверх: сейчас ментов опять вызовут! Но кто-то схватил с тумбы серебряную длинную серьгу, быстро протянул Мите. Тот приложил ее к уху и задрал подбородок:

— “Я объявляю свой город безъядерной зоной!”

— Кто этот человек? — с интересом спросила Лиля, кивком показывая на Митю.

— Виктор Цой! Запомни это имя, Лиличка. Группа “Кино”! За ними будущее! Чего ты? Ты зря не пошла!

— У меня спектакль только в одиннадцать закончился. Как я могла пойти?

— Было круто, Лиля! Они взлохматили публику. Пипл уже засыпал к концу третьего дня. Они вылетели на сцену и дали всем просраться. Это новая волна. Боги. Ты дашь нам чаю? Мы хотим чаю.

— К чаю только сушки, — зевнула она и улыбнулась.

— Погоди-ка, а ванильные сухарики? — спросил Митя, снимая башмаки.

— Вы все сожрали еще вчера, — почти пропела.

Пили чай, и Важенка изумленно прислушивалась к музыке разговора. Другие. Они все время пикировались, подшучивали друг над другом, потом вдруг забота, бытовая, копеечная, но забота — еще чаю? последняя, будешь? Неравнодушные сердца… Или напускное. Такого не было ни в “Сосновой горке”, ни в общаге, ни тем более в коммуналке. Ни с жлобоватыми знакомцами Аркадия. Слушали друг друга внимательно, говорили в очередь. Много смеялись. Пожалуй, схоже вели себя в их группе ленинградцы, те смотрели на них — общежитских, всклоченных, всегда невыспавшихся, бойцовых, злых — с интересом и иронией. От этих веяло сплоченностью глыбы, давней нежной дружбой — одноклассники? одногруппники?

Важенка с живостью слушала, вертелась на табуретке, распахивала глаза. Гессе? “Степной волк”? Нет, не читала. Гребенщиков? Борис? Не знаю, нет.

Митя включил магнитофон. На Лилин протест — ночь! — я тихонечко, Лиля, смотри, я тихонечко.

Прикрыв глаза, двигал во рту спичку, локти на столе. Важенка исподтишка любовалась им. Она жутко устала и уже еле держала восторженное детское лицо, выпавшее ей по логике вечера, сарафана, лямочек, возраста — они все оказались постарше лет на пять. Но встать и уйти просто так уже не могла. К высоким потолкам плыл сигаретный дым, пустой чай, серый налет на кружках. Светало. Лиля долго, в каком-то своем праве, разглядывала Митю, качала головой, потом выхватила у него изо рта спичку: выпендрежник! Он открыл глаза, улыбнулся, поцеловал воздух в ее сторону.