Книга Садовник, страница 41 – Василий Гавриленко

Джоан всю дорогу смотрела на меня. Она как будто хотела мне что-то сказать, но я, опасаясь, как бы чего не заподозрил Лестрейд, не отрываясь, глядел в окно. Когда же этот чертов Олбери?

Наконец, мы покинули границы Лондона и понеслись по проселочной дороге мимо сельских домиков, которые никогда не казались мне столь тошнотворно-аккуратными. Они напоминали отмытых и украшенных цветами свиней с городской ярмарки.

«И люди в них живут такие же», – мрачно подумал я, но тут же одернул себя. Ненавидеть весь мир из-за собственной глупости – не самая плодотворная идея.

Наконец, машина въехала в Олбери. Деревня еще не проснулась. На единственной улице – ни души. На шпиле церкви, нахохлившись, сидели вороны.

Мы остановились у дома викария.

– Пойдемте, Лестрейд, – сказал я и обратившись к водителю, добавил: – А вы, Смит, побудьте с мисс Остин.

– Я намерена пойти с вами, джентльмены, – заявила Джоан. Я невольно залюбовался ее бледным лицом, на котором застыло выражение отчаянной решимости.

– Это может быть опасно, мисс, – подал голос Лестрейд.

Но Джоан, ничего не ответив, вылезла из машины.

Мы втроем направились к увитому диким виноградом крыльцу. Лестрейд постучал в кнокер, выполненный в виде головы льва. В доме послышались шаги.

– Да, джентльмены?

Живущая с Холидеем пожилая женщина была отдаленно на него похожа, и я все-таки решил, что это мать викария.

– Мадам Холидей…

– Я не супруга и не мать преподобного, – строгим голосом оборвала она. – Я служу в этом доме в качестве экономки. Меня зовут мисс Моллиган.

– Прошу извинить, мисс Моллиган, нам пришлось посетить вас еще раз. Скажите, викарий дома?

– Мистера Холидея нет, – ответила она.

– Но где же он?

– Не могу знать. Преподобный не имеет обыкновения отчитываться передо мной.

– Однако, его дилижанс на месте…

– Не могу знать, – повторила она.

Лестрейд за моей спиной нетерпеливо закашлял.

– Мы можем войти, мисс Моллиган? – осведомился я.

Она пожала плечами и отстранилась, пропуская нас.

В гостиной было пусто. Лишь старый сеттер лежал на коврике у камина. Вытянув шею, собака посмотрела на нас и тут же, не издав ни звука, снова положила голову на лапы.

– Нам необходимо обыскать дом, мисс Моллиган, – заявил я.

– У вас есть ордер? – посуровела женщина.

– Инспектор Лестрейд – глава Скотленд-Ярда, – напомнил я. – Он может выписать ордер прямо здесь, в гостиной мистера Холидея.

– Так пусть выписывает.

Пока Лестрейд делал бумагу для въедливой старой девы, я прошелся по гостиной. Что я надеялся здесь найти? Улику, изобличающую Садовника? Прости Господи, клок волос с головы моей дочери?

Ничего не было.

– Держите, – Лестрейд сунул экономке ордер. – Приступим немедля, Ватсон.

Мы обыскивали дом викария не меньше получаса. Джоан тоже порывалась с нами, но Лестрейд заявил, что участие посторонних лиц в расследовании запрещено. Кажется, он позабыл, что я – то самое постороннее лицо, ведь мое отстранение от дела было все еще в силе.

Шерлок Холмс любил повторять, что вещи многое могут сказать об их хозяине. У клерка и у грабителя будет совершенно разный набор вещей. Вот только маньяком может быть и тот, и другой.

Вещи викария не говорили мне ни о чем. Именно в этот момент мне стало по-настоящему страшно. Так страшно, что волосы зашевелились на моей голове – раньше я полагал, что это лишь красивый литературный штамп. Если преподобный не является Садовником, то я… Я скоро увижу изуродованный труп моей дочери!

– Ватсон!

Если бы не взволнованный окрик Лестрейда, я бы утратил самообладание как накануне на Бейкер-стрит.

Я выдохнул, стремясь выровнять удары сердца и направился к инспектору.

– Взгляните!

Он протянул мне какую-то желтую тряпицу. Я взял ее, развернул. Это был желтый носовой платок, в одном из углов которого желтыми буквами было вышито «Подсолнух». Мне казалось, что у меня сейчас хлынет носом кровь: так билось мое старое сердце.

– Идемте, Лестрейд.

Мы вернулись в гостиную. Джоан и мисс Моллиган ждали нас. Лицо экономки было спокойным и непроницаемым; в глазах мисс Остин стояли слезы.

– Мисс Моллиган, – стараясь придать голосу жесткости, сказал я. – Нам необходимо знать, где мистер Холидей.

– Вы же обыскали дом, сэр, – спокойно сказала она. – Где, по-вашему, может быть викарий?

Действительно, где может быть викарий?

– Лестрейд, скорее! – я бросился к выходу. Инспектор и Джоан устремились за мной.

Двери церкви были закрыты изнутри на засов. Я изо всех сил забарабанил по черным, старым доскам. Лестрейд присоединился ко мне. Вороны, сидевшие на шпиле, поднялись и с криками переместились на ближайшее к церкви дерево.

– Холидей, открывайте, мы знаем, что вы там! – закричал я.

– Позвольте, Ватсон, – Лестрейд отстранил меня. – Мисс Остин, закройте уши.

Инспектор поднял револьвер. Прогремели выстрелы. Лестрейд стрелял кучно и в досках появилась довольно большая дыра. Вороны, надрывно каркая, взлетели с дерева и понеслись прочь из деревни.

– Сейчас повторим, – процедил сквозь зубы Лестрейд, перезаряжая револьвер.

– Прекратите это, джентльмены! – из-за церковных дверей до нас донесся испуганный голос. – Вы убьете девочек!

– Открывайте, – рявкнул Лестрейд.

Застучал засов и двери распахнулись. На пороге церкви застыл викарий Холидей, вот только одет он был совсем не так, как подобает духовной личности: преподобный был в костюме Адама. Лестрейд испустил замысловатое ругательство, мисс Остин вскрикнула.

Вздрагивая от омерзения, я оттолкнул голого викария, и вбежал в церковь. Едва ли можно описать человеческими словами то состояние, в котором я тогда находился, во всяком случае, моего скромного литературного таланта на это не хватает. В моей голове крутилось только одно слово. Самое страшное слово из всех, что я знал.

И слово это было – «подсолнух».

«Подсолнуха» внутри не было, но то, что открылось моим глазам, преследует меня по сей день. К кресту посредине алтаря, сразу за кафедрой, были привязаны две девушки. Они стояли спиной друг к другу. Толстые веревки опутывали их ноги и поднятые вверх руки. Обе были совершенно обнажены.

– Аделаида! – я подбежал к дочери. Ее подбородок был опущен на грудь. – Адель, дочь моя!

Она с трудом подняла голову и, посмотрев на меня, вдруг улыбнулась:

– Папа! Я так рада!