Онлайн книга «Трон Знания. Книга 5»
|
Помогая Хлысту снять пальто, Фара спросил с недоверчивым удивлением: – Так это ты его заказала? – Пару часов назад к тебе приходил сектант. – Был такой, был, – закивал Фара. – Хороший выбор. Подойдя к столу, Хлыст принялся перекладывать перчатки, выбирая нужный размер: – Сосунок пользуется спросом? – Тут все пользуются спросом. – Фара обвёл прихожую рукой, будто вдоль стенвыстроились продажные мужчины. – Гвоздь собрал здесь самых лучших. Ты же знаешь его вкусы. Надевая перчатки, Хлыст многозначительно хмыкнул. – Сосунок исполнительный мальчик, – продолжил Фара, – молчаливый, терпеливый. Кстати, он любимчик твоего Интеллигента. И Шнобель его любит, иБузук. Его многие любят. Пожевав нижнюю губу, Хлыст затолкал салфетки и баночку с вазелином в карманштанов: – Ну что ж, веди. Фара распахнул двери в передней стене и загремел каблуками сапог по лестнице, сбегающей в подвал. Эйра шла за ним. Прислушиваясь к хриплому дыханию заспиной, посматривала через плечо на перчатку, скользящую по перилам. Хлыст заметил. Оторвав руку от перил, пошевелил пальцами: – На это смотришь? – Зачем тебе перчатки? – В этом доме работают меченые. Знаешь, кто они такие? Эйра вонзила взгляд в серебристый пушок на затылке Фары: – Знаю. – Меченые – это слизняки, отходы. Их нельзя трогать голыми руками. – Резконаклонившись вперёд, Хлыст прошипел ей в ухо. – У такого, как я, сын не можетбыть слизняком. Пройдя по коридору мимо комнат, из которых доносились стоны, шлепки, крики иругань, Фара открыл двери и вновь низко поклонился: – Горячей ночки, мой правитель. В небольшой комнате почти не было мебели. Кровать, прижатая одной стороной к стене. На столике плётки, наручники и какие-то непонятные приспособления из кожи, железа и верёвок. Под потолком окошко, завешанное тряпкой. В углу накорточках сидел худенький юноша. – Давай задницу, гадёныш, – проговорил Хлыст, расстёгивая ремень. Зыркнул наЭйру. – Смачивай вагину. Юноша вскочил. Опустив голову, принялся расслаблять завязки на штанах. – Здравствуй, Тормун, – сказала Эйра и что есть силы стиснула кулак. Паренёк замер. Помедлив, поднял взгляд. Посмотрел на Эйру. Уставился наХлыста. На лице, изуродованном застарелыми ожогами – круглыми, маленькими, как шляпки гвоздей, застыла маска панического страха. – Папка… – Тормун… – выдохнул Хлыст. Сделал шаг. Ещё шаг… Кинулся к сыну, сгрёб в охапку. – Мальчик мой… Жив… Тормун обмяк в его руках, как тряпичная кукла. – Как же так, – прошептал Хлыст. Усадил сына на краешек кровати. Встал перед ним на колени. – Кровиночка моя. Как же так?.. Тормун побелел как полотно; вот-вот потеряет сознание. – Папка… Хлыст стянул перчатки, принялся лихорадочно растирать ему ноги, руки. Взял еголицо в ладони: – Кто с тобой это сделал? Сынок… – Я слабак, папка. – По изуродованным щекам потекли слёзы. – В тюрьме плакать нельзя. Я плакал. Хлыст закачался из стороны в сторону: – Да что ж это такое… Господи… – Я звал тебя, папка. Днём и ночью звал, а ты не приходил. – Тормун захлебнулся рыданиями. Повалился вперёд. Хлыст притянул его к груди: – Поплачь, сынок. Поплачь. – Где ты был так долго? – Прости меня, сынок. – Хлыст похлопал его по спине. Опустился на пятки, уронил руки на колени. – Мамку помнишь? – Помню, папка, – проговорил Тормун, размазывая по лицу сопли и слёзы. – Помню, как она гроб свой сломала. – Какой гроб? – словно с того света прозвучал голос Хлыста. – Ну не гроб, а доски, из которых хотела гроб сделать. Разломала и печку растопила. Мы сели рядышком: мамка, ты, я, Мартин, Тоола. Одеяло на себя накинули, и так хорошо было. – Тормун улыбнулся. – Так хорошо было… – Прости меня, сынок, – промолвил Хлыст. С трудом поднялся, забродил покомнате, натыкаясь на стены, словно слепой. – Мне ведь, папка, жизнь опостылела. – Ну что ты такое говоришь? – Меченый я, отхаренный. Везде метки стоят. Хлыст упёрся ладонями в шаткую перегородку, уронил голову на грудь: – Мы их сведём. – Я ведь всё делал. Всё делал, папка, – проговорил Тормун и вновь залился слезами. – Мне жить хотелось. А теперь не хочу. Сбежать не могу. К мамке не могу пойти. Стыдно. Перед Мартином стыдно. Я, дурак, его клопом называл. Тоолу порукам шлёпал. Сволочь я, папка. Сволочь и слизняк... – Вытер рукавом лицо. – Как они? – Не знаю. Я давно их не видел… – Хлыст запустил растопыренную пятерню в седые космы. Качнувшись, обернулся. – Тормун, сынок... Мы сведём метки. Подомной такие мастера ходят. – А здесь? – Тормун ударил кулаком себя в грудь. – Здесь... кто их сведёт? Просьбау меня есть, папка. – Нет. – Хлыст двинулся к сыну, еле поднимая ноги. – Нет-нет… Нет! – Если наложу на себя руки, попаду в ад. А я встану перед Богом на колени, попрошусь в рай. Мамку хочу увидеть хоть разок. И Тоолу, и Мартина. С тобой вотувиделся… Сходи к ним, скажи, чтобы на тот свет не спешили. Я дождусь их. Обязательно дождусь. – Тормун, мы... – Хлыст сжал костлявые плечи сына. – А не надо ничего сводить. Мы уедем с тобой. Далеко-далеко. В Лэтэю. Помнишь, мы хотели уехать? Будембелок щёлкать, сохатых рубить. – Устал я, папка. Немного помедлив, Хлыст уселся на край кровати. Пружины испугано взвизгнули. – Давай-ка я тебя покачаю. Как маленького. Помнишь? – Я не маленький. Целую жизнь прожил. – Мой сынок, моя кровиночка. – Хлыст похлопал ладонью себя по коленям. – Давай. Хочу тебе спеть. Как мамка. Помнишь? А давай вместе споём. Тормун перебрался к нему на колени, обнял за шею: – Люблю тебя. Сильно-сильно. И ты меня любишь, я знаю. Хлыст покосился на Эйру: – Чего вылупилась? Она отвернулась к двери. Засипела панцирная сетка. Два голоса затянули тоскливую мелодию. Раздался треск костей, песня оборвалась. Стонали пружины. За перегородкой бранились мужики. В окно билась снежная крошка. – У меня было двадцать сапфиров, – прозвучал замогильный голос. – По сапфиру за каждый грёбаный год, что я получил. Я мог забрать семью, увезти куда угодно. И нас бы никто не нашёл. А я… я испугался, что не смогу жить, как все… Я выбросил семью, как мусор. А Бог их подобрал. |