Книга Избранная и беглец, страница 21 – Оливия Штерн

— Перестань, — поморщился слуга Двуединого.

Он сидел по правую руку от нее, в таком же кресле, и сосредоточенно что-то делал с тускло блестящей рогаткой, воткнутой в выстроенные короба с огоньками. Иногда его длинные пальцы пробегались по светящимся точкам, некоторые из них тут же гасли, некоторые меняли цвет.

— Ушли от них, похоже. Но ненадолго, — тихо обронил он, не прерывая своего странного занятия.

Айрис всхлипнула и прикусила губу, чтобы не разрыдаться. И как она сразу не догадалась, что этот странный мужчина, Оллин, служит богу. Она посмела поднять на него руку и теперь наверняка будет жестоко наказана. Ее будут варить в кипящем масле или еще что придумают. Правда, патер Сколт любил говорить, что истинные боги справедливы, но… где ж тут справедливость?

— Расчет по гиперпространству до ноды, связанной тоннелем с Рамелией, — хрипло произнес слуга Двуединого.

Бестелесный голос тут же отозвался, и шел он откуда-то из недр той странной повозки, в которой они находились.

— Два гиперпрыжка с расстоянием в один условный час.

— Хорошо, — он убрал руки от рогатки, уронил их на подлокотники, — уходим в гиперпрыжок через пятнадцать минут.

А потом посмотрел на Айрис и вздохнул.

— У нас есть пятнадцать минут, чтобы привести себя в порядок перед прыжком. Ты… поможешь мне спину обработать? Она, конечно, регенерирует, но медленно.

Она кивнула, даже не раздумывая над смыслом услышанного. Как можно перечить существу, столь близкому к богу? И поспешила опустить глаза, потому что наверняка смотреть на него тоже не стоило.

Кажется, он пробормотал какие-то ругательства, поднялся из кресла и побрел куда-то. Некоторое время раздавался шелест ткани, перемежаемый стуком переставляемых с места на место коробок. Айрис замерла в ожидании, не совсем понимая, чего от нее хотят. Она умерла, все. Нет ее, а впереди только вечный покой… или, скорее, вечные муки в темных хоромах.

— Мы вернемся за твоим сыном, — прозвучал за спиной усталый голос, — как только я смогу выяснить, кто пытается меня убить и кто… держал взаперти все эти годы. Мы вернемся.

— Нет! — Слово успело сорваться с губ до того, как Айрис осознала, что произносит.

— Нет? — отчего-то зло спросил Оллин из-за спины. — Опять нет? Да почему «нет», всегда только «нет»? Когда говорю, останешься со мной — ты говоришь «нет», потому что хочешь быть рядом с сыном. Теперь предлагаю вернуться за твоим ребенком — и снова нет. Какого ларха тебе надо, женщина?

Внезапно кресло резко прокрутилось вокруг своей оси, и Айрис оказалась лицом к лицу с изрядно сердитым божественным помощником. Он стоял перед ней, сжимая в руках ворох одежды, его собственный костюм лохмотьями был разодран на плечах, кое-где обгорел. Удар пламени пришелся ему в спину, и Айрис снова закусила губу, подумав, что там может быть со спиной. Впрочем, у помощника Двуединого все само заживает, беспокоиться не о чем.

— Отвечай, — хрипло приказал он, — что тебе не так сейчас, когда я обещаю вернуться за ребенком?

Внутренности сковал страх — придавил ледяной глыбой, лишая способности говорить. Айрис вцепилась трясущимися руками в подлокотники кресла, заставила себя вновь смотреть Оллину в лицо.

Оно было красиво совершенно нечеловеческой красотой. Все в меру: высокий лоб, густые темные брови с ироничным изломом, серо-зеленые глаза, самую малость приподнятые к вискам, прямой нос с резко очерченными ноздрями, четкие линии скул и подбородка. Темные волосы были коротко стриженны, а на висках и вовсе выбриты. Айрис невольно сравнила его с мужем. Рато считался красавцем — да он и был неплох, только лицо оплыло от обжорства и выпивки, но этот… это божественное создание видом своим попросту радовало глаз. На Оллина хотелось смотреть. И — тут Айрис мысленно надавала себе по рукам — его внезапно захотелось потрогать. Глупости какие. Приличную женщину не должны посещать такие мысли.

— Насмотрелась? — Он хмыкнул. — Я все еще жду ответа.

— Я… не…

Он приподнял бровь, а у Айрис отчего-то сердце забилось быстрее, и даже кончики пальцев закололо — так хотелось прикоснуться, убедиться в том, что он настоящий, не призрак.

— Я не хочу, чтобы Мика умер, как я, — выпалила она на одном дыхании и в ужасе уставилась на Оллина.

Тот помолчал, затем бросил ей на колени что-то матерчатое.

— Одевайся. Имей совесть, я не железный. И моя просьба все еще в силе, помоги мне обработать спину.

— Так мы не вернемся за Микаэлом? — воодушевилась Айрис, сжав в руках одежду.

А сама удивилась собственной наглости — ну надо же, так разговаривать с Ним.

— С чего ты взяла, что умерла?

Оллин продолжал спокойно стоять перед ней, держа еще одежду, видимо, для себя, но Айрис вдруг поняла, что ему очень, очень плохо и больно. Лицо как будто окаменело, он с силой сжимал челюсти.

«Или очень зол на меня. Надо ему все объяснить».

— Но как же, — сказала Айрис тихо, — вокруг ночь, вечная ночь. А был день. А вечная ночь — в темных хоромах Двуединого. Ты пришел за мной, провел меня сквозь очистительное пламя, и теперь на мне нет скверны. Но я была плохой женой, и потому я не в вечных садах, а в вечной ночи… И я не хочу, чтобы мой сыночек попал сюда.

Оллин внимательно выслушал ее. Затем спокойно уточнил:

— Двуединый — это ваш бог?

Она кивнула, продолжая тискать пальцами одежду и сидя перед Оллином в чем мать родила. Впрочем, разве не оставляет человек все, нажитое на земле, когда переходит в вечную ночь?

— Большего бреда я не слышал, — выдохнул Оллин, — ни от кого и никогда. Но, возможно, я совершенно не знаю людей. Оденься и помоги наконец мне со спиной. До гиперпрыжка осталось восемь минут.

Она совершенно не поняла, о каком именно прыжке говорило это божественное создание, но слова «бред» и «спина» все же были знакомы.

Айрис выпуталась из фиксирующих ремней, встала на ноги. Тут же закружилась голова — то ли от страха, то ли от вида бездонного ночного неба. Она поспешно оперлась о спинку кресла, подивилась тому, из какого занятного материала она изготовлена. И не кожа, и не бархат, и не лен… Что-то очень гладкое, мягкое и одновременно плотное. Потом Айрис попыталась разобраться в выданной одежде. И снова это была полная стыдобища — юбки нет, панталон нет… Впрочем, в темных хоромах, видимо, уже все равно… Она с трудом втиснулась в это безобразие, то краснея, то бледнея под пристальным и, надо сказать, голодным взглядом Оллина. Одежда совершенно не закрывала грудь, вырез был от шеи до самого низа живота.

— Не издевайся, — почти прошипел Оллин, — застегнись.

— Что? — она еще раз осмотрела себя. Вид, конечно, еще хуже, чем у городских шлюх, но…

Внезапно он шагнул к ней, протянул руку к нижнему краю разреза и резко потянул вверх маленький металлический язычок. Вжух. И костюм послушно сошелся, закрыв ее тело от ступней до самой шеи.