Онлайн книга «Искупление»
|
Новгородская семья, четыре года назад бежавшая в Соликамский уезд от тягот Смуты, выросла, окрепла. После смерти Еннафы двор ее со всеми постройками по бездетности перешел к новгородцам, чему Параскева несказанно радовалась. Изба сияла чистотой: все углы выскоблены, занавески свежестираны, пол застелен свежей травой. Домочадцы выстроились рядком, приветствуя званых гостей. – Здравствия хозяевам, – склонились Аксинья с Матвейкой. Нюта потешно склонила спину и чуть не упала, вызвав нечаянную улыбку на лицах взрослых. – Здравствия гостям дорогим. Застольная беседа неспешно текла, подкрепляемая воздушными блинами, таявшими на языке, – редкой отдушиной на бедном крестьянском столе. – Гляди, – кивнула Аксинья на детей. Их усадили на лавку у входа, поставили яств. Аксиньина дочь и Прасковьин сын уплетали блины, болтали о чем-то, смеялись. Шестилетний Павка не задирал нос перед четырехлеткой Нютой, рассказывал ей что-то, девчонка слушала, открывши рот. – Отцовская порода, – покачала головой Прасковья, в глазах ее бегали бесенята. – Горазд уши бабскому племени заговаривать. – Лопну, – погладил надувшийся живот Павка. – И я, – поддакнула Нюта с набитым ртом. – Вкушно. – Подите побегайте, – разрешила Прасковья. И Аксинья кивнула дочери: можно. Матвейка после обильной трапезы побежал к Тошке, Никаша с Настей, заскучав среди взрослых разговоров, шушукались в повалуше – небольшой жилой пристройке, что по обычаю строилась для молодых. Женский визг, мужской шепот, установившаяся тишина, Аксинья прекрасно представляла, что происходило сейчас за тонкой стенкой. Бабы убрали показное веселье с лиц, поглядели друг на друга понимающе. – Я только радуюсь. Жду, когда Настюха опять брюхата будет. – Повеселела она. – Молюсь каждый день, детей малых в доме хочу… Лукерьюшку бы пристроить замуж, в самом соку девка. – А сватов к вам не засылали? – Нету сватов… Вели разговоры со мной родичи Заячьи, с Александровки. Старший брат Георгия сыну невесту приискивает… Но дальше разговоров дело не пошло. – Успеется еще. – Староста с нами породнился, а для других, вишь, рылом, не вышли, – поделилась обидой Прасковья. – Лукерья хороша как весенний цвет, найдется тот, кто пожелает сорвать… – Как батюшка повенчает – ради Бога… И сорвет пусть, и лепесточки перещупает. – Прасковья зычно захохотала. – И стебелек скрутит в узел. – Смачно ты выражаешься. – Хорошее словцо и жизнь краше делает… Аксинья, слушай-ка, подруженька… – Что? – Молодая женщина наклонилась к Прасковье поближе. – Твой Матвейка… Возраст подходит, ровесники… И по нраву он мне… – Матвей… Какая свадьба, мал еще! Не могу я о нем думать, как о взрослом, так и стоит перед глазами найденыш… – Моги. Он на девку мою-то поглядывает, – цокнула Прасковья. – Не замечала! – Она глаз не поднимает, рдеет как маков цвет. А он-то зыркалки вытаращил… Вырос твой Матвейка. Обженить надо. – Я поговорю с ним, Прасковья, – задумалась Аксинья, – рада бы породниться. Семен задумал Нютку с Ванькой свести. А я только смеюсь, говорю, когда это будет. – Не успеешь оглянуться – и будет. Поверь мне, – вздохнула Прасковья. – А Семка-то не дочку твою сыну свому присматривает, на тебя слюни пускает… – Параскева! – Что Параскева! Я уж четвертый десяток лет Параскева. Помяни мое слово, тебя оседлать жеребец мечтает. – Тьфу на тебя! – Аксинья разозлилась от откровенности речей подруги. Намерения соседа написаны на лице его, но обсуждать такое похабство она не в силах. – Да не дуйся, сама знаешь, я прямая, все скажу в лоб. – За то и люблю тебя, что ты без заковырок и шепотков говоришь… Пойду я, пора. Они обнялись на прощание, довольные вызревшими брачными планами. «Женю Матвейку, в доме помощница появится», – лениво думала Аксинья, не ведая о том испытании, которое готовила ей жизнь. Яркое февральское солнце надежно укуталось в тулуп из облаков, светло-серые рукава простерлись до горизонта, намекая на скорый снегопад. Аксинья быстро шла по улице, вдыхала приятно-морозный воздух, ощущая, как потекла быстрее кровь. Натопленная изба встретила уютным мурлыканьем свернувшейся клубком Снежки. – Дети не вернулись еще. Пора бы. – Аксинья по привычке разговаривала с кошкой, когда никто не мог ее слышать. Хозяйке некогда было скучать: проверить вздыхающую тяжело корову, собрать яйца, напоить живность, помыть посуду. За вечерней суетой Аксинья потеряла счет времени… – Я вернулся, – затопал в сенях Матвей. – А Нюта… на крыльце осталась? – Аксинья постаралась отогнать тревожный холодок, поселившийся где-то в подреберье. – Нюта не дома? Я давно не видал ее, мы с Тошкой. – Он замолчал, остерегаясь упоминать, как они с другом подглядывали за девками и молодухами, собравшимися в бане Якова. Вся еловская детвора возилась у берега Усолки. Где покруче, катались девки и парни. В самом начале улицы, где берег полого спускался к замерзшей реке, веселились крохи. – Нет ее… Матвей… – Аксинья сразу осела, подогнулись онемевшие ноги. – Да ты чего? Заигралась поди. Что с ней случится-то? Украдут разбойники, проломится лед, унесут хищные птицы… Хотела закричать Аксинья на весь двор, на всю деревню, чтобы дочка ее услышала и со всех ног прибежала, негодница, домой. Втянула воздух. Растерла руками горячие щеки. – Ты видел ее на речке? – Да видел, она с Павкой была… и еще с кем-то… Да кто ж там был… горластый… – Матвей ходил из угла в угол, сжимал пальцы, будто помогало это ему вспомнить. – С кем? Да вспоминай ты, дурья башка! – С соседским… С Илюхой. – Семкин сын. Может, у них во дворе заигралась. – Чуть отлег вихрь. – Ты к Прасковье иди да по сторонам гляди. А я к соседям. Уже закрытые на ночь ворота распахнуты. Так, по-домашнему выскочила Аксинья, в домашней рубахе и летнике. И соседские ворота нараспашку. И крик во дворе такой, что стынет сердце. И кровь у крыльца. Отрубленная собачья голова с высунутым языком. Рядом скулят щенки, убиваются над мамкой. Взъерошенный Илюха прижался к бабке Маланье. И Катерина с очами, готовыми выскочить из глазниц. Полураздетый Семен с кулем на руках выбежал к воротам. Увидел Аксинью, застыл истуканом и кричит: – Жива она, жива!.. Псину зарубил я!.. Ты прости меня… |