Онлайн книга «Искупление»
|
– И Матвейки нету. Блудяшки! [18] – Да куда ж девались дружки? Сейчас в мастерской погляжу, они там любят посиживать. Друзья пропали. Ни в гончарном сарае, ни в клети, ни в иных дворовых постройках их не обнаружили. Аксинья и Федотовы собрали все дурные слова, поминая парней… Лишь к обеду оба явились домой. Матвейка – в изорванной рубахе. Тошка – с подбитым глазом и порванной губой. Потупленные головы. Виноватый вид. Так выглядел Нютин щенок, Буян, когда подавил однажды цыплят. Что натворили эти двое? Сердце Аксиньи сжималось от черных предчувствий. Богородица, отведи беду, помоги грешным. – Снимай рубаху, зашью. Матвей ополоснул лицо и шею из бадьи, полил ковшом на голову, долго фыркал и кашлял. Рядом крутился пес, тявкал, привлекал внимание. – Брысь. – Матвей ногой откинул Буяна, тот возмущенно заскулил. Нюта тут же выбежала из избы, прижала к себе щенка. До сих пор дивилась Аксинья, что дочь, пострадав от зубов соседской суки, тетешкалась с Буяном, гладила, чмокала в черный влажный нос. Ни следа испуга. Щенок подрос, учился рычать, смешно скалил мелкие зубки. – Ты, Матвейка, дел натворил, а на скотине невинной вымещаешь. – Сыворотка есть? – Возьми в погребе. Матвей, пошатываясь, спустился в погреб, открыл кувшин и, причмокивая, принялся пить. Беловатая жидкость стекала по безволосой груди, капала на пол. – Садись. Рассказывай, Матвей. Из словесных обрывков, виноватых взглядов, обмолвок Аксинья соткала холст событий, что произошли в ночь на Ивана Купала. Высокие костры отражались в Усолке, вздымали доверху свои озорные языки. Перепрыгнуть костер – к счастью. Парни, рисковые девки, взявшиеся за руки пары бесстрашно взлетали вверх. Радостно хохоча, кричали: «Несчастья сгорели, счастье пришло!» – Лукьяша, давай вместе. – Выпитое Матвейкой пиво обдавало смелостью. – Боюсь я. – Да чего бояться, мы же вместе! Девка мотала головой, а ее губы-вишни казались еще соблазнительнее. – Невестушка, ну ты чего? Дай поцелую. – Он прижался к сладким губам, а девка вырвалась и убежала. – Любит тебя невестушка сговоренная, – насмешничал Тошка. – Плывет прям, – подхватил Глебка, брат Игната-кузнеца. – Ну вас. Желание прыгать через костер прошло. Потешки, частушки, хороводы у реки – все немило без Лукьяши. Матвей тихонько улизнул с гульбища, задами вернулся в свой двор, с довольным вздохом вытянул ноги на соломенном полу гончарного сарая. Здесь приятно было думать о будущем, о невесте, представлять, что отец жив и учит его гончарному мастерству… Остатки пива вливались в пересохшее горло… Сон не шел. Ночь-чаровница тревожила, нашептывала какие-то срамные прибаутки. Ночью водяной справлял именины, мавки, русалки да лешие гуляли, дразнили честной народ. Темная сила попрячется лишь с рассветом. – Ууух! Матвей вздрогнул, с испугу выронил ковш. – Испугался? Хах. – Тошка оскалился, в темноте блеснули белые зубы. – Спать будем или гулять пойдем? – Спать. – Там братья мои, сыновья дядькины зовут… Петька да Ивашка, девки с ними. – Девки? Пойду. – Наш парнишка! Все остальное слилось у Матвейки в сплошное мельтешение. Все погрузились в телегу, девки пели, парни зубоскалили. В Александровке огромный костер с шестом и лошадиным черепом посередине. Дым, жар, подпаливающий ноги, крики, смех. Бутыль с чем-то крепким, бьющим в голову. Матвейка проснулся под утро продрогшим. Ночная прохлада залазила под рубаху, щекотала бока. Он прижался к чему-то теплому, гладкому, вжался носом, обхватил руками. Следующее пробуждение ударило обухом. Матвейка обхватил руками девку. Голую. Дебелую. С валами жира на спине и раскиданными по плечам жидкими лохмами. Тошнота подошла к горлу и вылилась наружу бурыми ошметками с дурным запахом и кислым послевкусием. – Утро удалось, друже. – Тошка сидел, обхватив руками колени. Выглядел он так же паршиво, как и Матвей. – Дааа… А где мы? – Окраина Александровки… Двор заброшенный, говорят, кикиморы тут живут. И она, видимо, – мотнул Тошка головой на бабу. Та заворочалась, вытянула ноги-бочонки, повернулась, открыв полные груди, мясистый живот, пушистый треугольник внизу. Матвейка ощутил, как в теле его произошла перемена… И тут же новая волна тошноты накатила на него. Молодуха долго потягивалась – видно было, что баба еще молода, помоложе тетки, – зевала. И лишь потом заметила парней, лениво ойкнула, стала шарить по полу, пытаясь прикрыть грудь. Бесполезно. Ее ладошка прикрыла лишь часть правой груди, левая вырвалась наружу, приковав взгляды парней. – Ишь какая, – оттянул порты Тошка. Он нашел желтовато-грязную рубаху, протянул бабе. – Спасибо, орлик. А в следующий момент налетел вихрь. Крики, визг, угрозы, шлепки мокрой тряпки, битье черепков, тумаки. Через какое-то время осоловелые парни поняли, что вихрь – старшая сестра молодухи с мужем, здоровым лысым детиной. Они обвиняли парней в соблазнении вдовы и требовали решить дело по суду или обычаю. – По обычаю эт как? – Язык Тошки еле ворочался. – Известно как. Жениться! – Свадьба? Да она ж в матери нам годится! – Ты полегче, курощуп, – подступил детина. – Таську мяли, а теперь хаете. – Молодешенька она еще. Двадцать годков всего. Самый сок. – Сестра, похожая на Таську, только толще в два раза, перешла от угроз к мягкой настойчивости. По дороге домой Матвей и Тоша спорили: кому платить за нечаянный грех. – Я женюсь зимой. Лукьяша просватана, сговорена. У меня невеста есть, у тебя – нет. Значит, тебе ответ держать, – возмущался первый. – А кто к ней прижимался ночь? Ты! Не я! И с тебя, значит, спрос весь, – отнекивался второй. Оба не помнили ничего. Ни проблеска. Ни капельки. Густая хмельная мгла. Аксинья сжала губы. Ее, сострадательную, многотерпеливую, настиг огонь ярости. Оставив Матвейку сокрушаться о своих ночных забавах, она захлопотала по хозяйству. Работа всегда помогала ей в тяжелую минуту. К вечеру тетка нашла оправдания для Матвейки. Юный, озорной, нахлебался в непростую ночь. Ей ли, бесстыднице, винить парня? Оставалось одно: решить, что теперь делать с александровской вдовушкой. |