Онлайн книга «Искупление»
|
– Зоя кричит, проклинает мужа, трясется вся. Боюсь я за нее, лихоманка иль другая хворь овладеет, нежная душа у ней. Аксинья хмыкнула, но перечить взволнованной Агафье не стала. – Пустырник и мята помогут ей. А еще пуще время. – Знахарка покопалась в своих запасах, вытащила глиняные кувшинчики с перетертой травой. Засыпала в полотняный мешочек горсть одной травы, горсть – другой. Чуть подумав, добавила третьей – ромашка не помешает. – Яйца в уплату я завтра принесу. – И мешочек не забудь вернуть. – Хорошо. – Вопрос был решен, но Агафья не уходила. По самой позе ее, по напряженному лицу Аксинья, привыкшая вникать в чужие помыслы и страхи, догадалась, что ее тяготит. – Матвейка, скоро Веснушка с телком придут. Постой у ворот. Матвей тяжело поднялся с лавки, Нюта побежала вслед за братом, для нее встреча коров превращалась в праздник: каждый раз она гладила их по покатым лбам, мощным выям [23], провожала до стойла, следила за матерью, тискающей вымя… – Ушли они… Слушаю тебя. – Я… Я пойду. – Агафья резко встала и ударилась о притолоку, заохала от болезненной неожиданности. – Я скрою твою тайну. Знаешь, сколько ведаю сокровенного. И храню в себе. – Ты все знаешь… Говорят, что ты помогаешь бабам. – Не юли, Агаша. – Ты скажи мне… скажи… – Она не могла выговорить каких-то слов, они застревали в ее гортани. Аксинья взяла в руки отложенную рубаху. Нитки рассыпались под иглой, и лишь близость образов удержали ее от худых слов. Агафья сидела, набираясь сил. – Дай мне зелье. Аксинья подняла глаза на подругу детства. С возрастом Агафья стала еще крупнее, стройный в юности стан поплыл, подбородок утопал в складках, глаза уменьшились, но в облике ее сквозила какая-то невинность… – Агафья, скажи толком. – С мужиком лежала. Боюсь, что в тягости, – бухнула нежданно Агафья. И Аксинья застыла от изумления. С мужиком? Агафья? Невиданное дело! – Лежала? И только? – уточнила на всякий случай знахарка. – Не только, – потупила глаза Агаша. – Может, обошлось все… Давно было? – Недавно. – Ты подожди. Убедись. Тогда приходи. – Спасибо тебе. Не говори только никому. – Понятное дело. Не переживай, Агаша, все обойдется. Понурившаяся баба вышла из избы, вновь крепко приложившись головой о притолоку. Вернется к своей властной подруге утешать ее, успокаивать, оставив на задворках свою бурю. Привыкла Агафья быть в тени мелкой Зои, жить тревогами и радостями ее, детьми и хозяйством. Теперь жизненные неурядицы обрушились на Агашу, как худая дранка на крыше, и встанет ли Зоя на защиту подруги от худых слов и взглядов, одному Богу ведомо… * * * Спиридон и Дарья выдавали замуж младшую дочь-заморыша за соликамского вдовца. Пользуясь Петровским мясоедом, спешили сыграть свадьбу. Аксинья ушла с празднества рано – задолго до заката. Матвейка остался горланить песни и бросать тоскливые взгляды на Лукерью. Тихое постукивание не испугало Аксинью. – Кто там? – спросила, чувствуя не сердцем – низом живота ответ. – Я. Выходи во двор. Погасила лучину – во дворе свет от месяца и звезд. Накинула старый плат с вытертыми цветами. Поцеловала дочь, погладила мимоходом кошку. Искушение не превозмочь. – Ты что ушла рано, Аксинья? – Семен затянул ее в хлев, помог забраться по узкой лесенке на сеновал. – Устала я от празднеств. – А я сразу видел, что уходишь. За тобой пошел. – Ты постыдился бы, жена да мать рядом. – Мать десятый сон видит, Катерина на свадьбе… Да не о них речь. – Семен, не переставая говорить, задрал ее рубаху, стянул с себя порты. – Супостат ты, – сквозь зубы извергся стон. – Мягкая… Иди сюда… Сладко тебе со мной на сенокосе было? Аксинья не отвечала, только выгибала шею под его мокрыми поцелуями. – Ты скажи… скажи… Сладко? – Он зажал ее сосок своими пальцами, медленно прокручивал, будто теплую горошину. – Молчишь? А так… – Он наклонился и втянул губами острое навершие груди, облизал языком, вновь втянул, будто младенец в поисках пищи. – Сладко? – Да, – протянула Аксинья, забыв, что жизнь может обрушиться, погребя с головой не ее одну. Глава III
Обухом 1. Медовое распутство
Семен с Матвеем вывезли с низовьев Усолки копны душистого, пахнущего летним разнотравьем сена. И бабы долго перемывали косточки Аксинье: знать, не зря мужик ради соседки так пластался. Греховоднице же оставалось лишь проходить мимо глухой и безголосой тенью. – Есть у тебя с бортником что? – Обвинение звучало в Матвейкином голосе помимо его воли. – Матвей!.. – Скажешь, мал еще вопросы задавать? Да вырос уже, глянь. – Он выпрямился и задел макушкой низкий, по пермскому обычаю, потолок. – Не скажу я тебе ничего. Не мучай меня, – вырвалось у Аксиньи надрывно, с подступающей к глазам влагой. – Есть, значит… От уважения большого. Не врут люди. Пойду я, – развернулся и ушел из избы куда-то в звездную августовскую ночь. Совсем запуталась Аксинья или… Жизнь ее запутала, не давая жить честно, по-людски? Сколько ни бежала она от Семеновой похоти, не устояла, забилась в руках его, как муха в паутине. Сколько ни бейся, все прочнее затягивается липкая нить, стягивает крылья, облепляет тело. Ни улететь, ни уползти, ни скрыться… Или сама перед собой лукавит Аксинья? Мухе в паутине верная погибель, а ей с Семеном самая сласть женская. После одиноких лет, проведенных в тяготах да без мужской заботы, расцвела она. Каждого вечера, каждой ночи с замиранием сердца ждет: сбежит ли милый от матери и жены? И если бы только в ласках дело было… Прошедшей ночью они хоронились в Аксиньином сеновале. Свежее сено щекотало ноги, забиралось за пазуху, соперничало с жадными руками Семена. Аксинья чихнула и обмерла: никто не услышал? Вдруг Матвей в хлев пришел… – Трусиха ты, Оксюша, как была, так и осталась. – Помнишь, как я с березы на тебя упала? – Как не помнить. Тогда и понял я… – Что своей сделаешь? – Что присушишь ты меня… Ведьма. – Не говори так. – Она села, затянула тесемки на вороте рубахи, расхристанной после игр и открывавшей молочную, отяжелевшую с годами грудь. |