Книга Золотой корсар, страница 111 – Луи Нуар

Все они выступали посредниками в его переговорах с ворами и разбойниками.

Каждая из местных банд имела отношения лишь с одним подшефным Давида, и никогда — с кем-то другим.

Все эти люди знали, что, даже если они угодят в тюрьму, но не выдадут хозяина, тот о них позаботится, поможет бежать или же, если побег организовать не удастся, щедро оплатит проведенное в тюрьме время.

Процесс продажи «горячего» товара обстоял еще проще: все то, что было украдено в Неаполе, переправлялось в Палермо, Рим или Флоренцию, где посылку встречал специально обученный человек, который и занимался дальнейшей реализацией драгоценностей.

Случилось так, что этот неаполитанский еврей был кое-чем обязан Иакову.

Последний принципиально старался иметь во всех более или менее крупных городах мира людей, безгранично ему преданных, из чувства признательности либо же собственной выгоды, — это своего рода универсальное агентство должно было помочь Иакову в достижении его гигантских планов.

Неаполитанский друг держал Иакова в курсе всего, что касалось Корсара, именно через него старый еврей намеревался оказать на Паоло давление.

Еще до возвращения посыльного Иаков переговорил с Давидом и посвятил того в свои планы.

Скупщик краденого в свою очередь рассказал старику о последних «подвигах» Паоло, и, нужно сказать, рассказ его немало удивил Иакова.

— Я многого от него ожидал, — прошептал он, — но то, что он сделал, просто поразительно!

Давид не сводил глаз с лица старца, пытаясь понять, о чем тот думает. Иаков для него представлял такую же загадку, как и для других простых смертных.

В эту секунду лицо этого экстраординарного человека выражало искреннее восхищение, но в то же время и беспокойство.

— Понимаю! — проговорил Иаков. — Ты спрашиваешь себя, какое мне дело до этого паренька, что он для меня значит? Ты мой друг; тебе я могу довериться.

В глазах старика промелькнули странные огоньки.

— Видишь ли, — сказал он, — я испытываю к этому юноше огромную привязанность, на которую я уже и не считал себя способным, привязанность тираническую и ревностную. Из всех чувств сложнее всего человеку искоренить в себе отцовское чувство; оно наиболее прочно сидит в сердце. У меня никогда не было сыновей. Я любил своих дочерей, но эта нежность меня бесконечно терзала, и я подавил ее в себе. Но к этому пареньку с первых же минут нашего знакомства я стал относиться, как к приемному сыну; я полюбил его, как собственного ребенка, и полюбил безумно. Я рассчитывал сделать его своим рабом, но это он поработил мою душу. Я пытался потушить в себе эту любовь, но она лишь росла и теперь всецело властвует надо мной. Я прогнал Паоло, так как чувствовал, что он совсем меня не любит и когда-нибудь предаст меня или сломит мою волю. Но стоило мне подумать о том, что он где-то далеко, всеми покинутый и бедный, и слезы выступали у меня на глазах. Я вернул ему его корабль и надеялся, что навсегда избавился от подобной сентиментальной ерунды. Как бы не так! Я скучал по нему и был глубоко несчастен. И тогда я понял, что никогда не смогу вытеснить из себя эту любовь. Да, Паоло мне все равно что приемный сын, но я не заблуждаюсь насчет того, что со мной происходит. Моя ревностная нежность заставляет меня страдать; мне нужна душа этого парня, вся целиком, я жажду ее и обязательно заполучу, или же…

Он остановился.

Давид ждал.

— Или же, — продолжал старик, — он умрет.

И так как Давид посмотрел на него с удивлением, он пояснил:

— Я не хочу подвергать опасности собственную жизнь, жизнь вечную, то блестящее будущее, что ждет меня, из-за этой страсти. Либо я возьму над ним верх, он станет моим, и все мои опасения останутся в прошлом, либо он устоит, и мне придется подумать над тем, как его сломать. С его смертью ко мне вернется покой; обуздав, укротив его, я вновь стану счастливым.

Давида восхитила сила воли и трезвость суждений старца; этот человек отчетливо осознавал все свои слабости и ради их подавления готов был пойти на самые крайние меры.

— Мы поможем тебе, учитель, — сказал он.

Иаков жестом поблагодарил друга.

— Видишь ли, этот паренек причиняет слишком много беспокойства. С ним надо кончать. Я уеду из Неаполя лишь с его трупом либо же увезу его самого, побежденного и покоренного.

В этот момент явился посыльный, и слуги тотчас же доложили о его приходе хозяину.

— Вернулся мой человек, — сказал Давид Иакову.

— Приведи его сюда.

Через минуту курьер предстал перед старцем.

— Что он тебе сказал? — спросил Иаков.

— Он отказался.

— Категорично?

— Да, господин. Он был очень дерзок.

И еврей в подробностях пересказал состоявшуюся у него с Паоло беседу.

— Понятно! — мрачно промолвил Иаков. — Ступай.

Оставшись наедине с Давидом, он сказал:

— Придется нанести ужасный, смертельный удар по его гордости. Воодушевленный успехами, этот паренек может от меня ускользнуть; но стоит ему познать страдания, оказаться в руках полиции — и он вернется ко мне смиренным и послушным. Необходимо выяснить, что он намерен делать, и постараться расстроить его планы, какими бы они ни были. Позови своего посыльного.

Курьер вернулся.

— Вполне возможно, — сказал ему Иаков, — что, не имея под рукой своих людей, которые вернулись на корабль, Паоло обратился за помощью к Кумерро.

— Так оно и есть, — отвечал посыльный.

— Уж не хочет ли он отомстить?

— Думаю, да. Я слышал, как он говорил Кумерро, что тот сможет заработать кучу золота.

— Необходимо установить за ним наблюдение и попытаться выведать его секрет. Узнаем, что он задумал — легко сумеем ему помешать. Я хочу видеть его в руках полиции. Как только жизнь его окажется под угрозой, он уступит. А не уступит, ему же будет хуже; я позволю Луиджи отрубить ему голову.

Посыльный заметил:

— Я предвидел ваши желания, господин, и, подумав, что вам нужны будут сведения, позволил себе пригласить сюда одного из разбойников.

— Отлично! Когда он придет?

— По идее, должен быть здесь с минуты на минуту… А, вот, думаю, и он.

Действительно, мгновениями позже один из слуг ввел в комнату разбойника.

— Любишь золото? — спросил у него Иаков.

Бандит улыбнулся.

— Обожаю.

Иаков решил сразу же перейти к делу.

— Во сколько ты оценил бы самое ужасное из преступлений? Сколько ты хочешь за величайшую подлость?

Разбойник пребывал в нерешительности.

— Говори прямо, не стесняйся.

Бандит задумался.