Книга Чудеса случаются!, страница 32 – Наталья Шумак, Татьяна Чернецкая

Мы посмотрели друг на друга. Лепет жалкий мой, мол, простите, пожалуйста, я все исправлю, давайте вернемся в магазин… Весь этот поток мой напуганный словесный прекратился, будто кран завернули.

Настала глубокая внутренняя тишина.

В глазах женщины (плюс-минус моя ровесница) была сила и холодная усталость, без ожидаемой мною злобы. Наконец она кивнула, вздохнула и сказала, что не надо. Лень ей пилить назад километр в «Пятерочку». Дом уже вон он – за моим плечом буквально. А яйца – это еще не все покупки. Крупа и хлеб не могли пострадать.

Елизавета рядом переминалась с ноги на ногу, отказывалась паниковать, переживать, но прощение искренне просила.

Дама ушла с капающим пакетом. За ней оставалась дорожка мокрых следов. А я сорвалась, отругала дочь.

Но это была гроза, которая не затрагивала ребенка совершенно, громыхала над ней, не напрягая. Судя по ее вопросу, который дочь задала в секундную паузу между моими криками и упреками.

– Мам. А кто она?

Я пожала плечами. Изменилось только то, что с незнакомкой мы стали раскланиваться при следующих встречах. На улице, остановке. Разговаривать и знакомиться она не собиралась. А мы тоже не навязывались.

Пересеклись плотнее год с хвостиком спустя на занятиях подготовительных к школе. Я приводила дочь, она – племянника. Я не узнала в улыбающейся моложавой женщине, с приятным выражением лица прежнюю угрюмую с виду, довольно опасную личность.

Теперь это была расслабленная, уверенная и спокойная женщина лет тридцати с хвостом. Другая стрижка и цвет волос. Поверх все тех же джинсов не мятая бесформенная футболка, а хорошая майка, с длинной мягкой кофтой.

Французский маникюр на коротких, но ухоженных ногтях. Яркие кроссовки. И походка энергичная, но теперь мне не хотелось в сторону шарахнуться, заранее, чтобы не прилетело что-нибудь.

Пока ждали детей в один из дней, разговорились.

Лена сидела на скамейке, вытянув ноги. Я примостилась рядом. За стеной в классе хихикали дети. Учительница с ними вообще часто шутила, занимались они с удовольствием.

Мы обе прислушивались к детским голосам. А потом посмотрели друг на друга.

Лена неожиданно протянула мне руку и представилась. А то, мол, забавно даже. Все время видимся. И еще незнакомы. Ладонь у нее была твердая, сухая, горячая. Довольно широкая. Но она не стиснула мою лапку, пожала бережно, соизмеряла силушку.

Я это как-то угадала. И спросила, мол, каким спортом Лена занимается? Ждала ответа про самбо или штангу. Что угодно. Но не честное пожатие плечами и улыбку. Мол, это все природное.

– Такой родилась. Все, что делаю, это плаваю пару раз в неделю в бассейне. Ну и зарядка утром. Коротенькая. Несколько приседаний, отжимания, наклоны, потягушки, махи. Это как в школе физрук научил, так и продолжаю.

– Сколько по времени?

– Минут пятнадцать, край двадцать.

– А выглядишь как мастер спорта, – не удержалась я.

Лена улыбнулась и кивнула. Мол, точно.

– Если бы пошла в секцию да пахала, вышла в чемпионы. Факт.

Чувствовалось, что физическая сила у нее сочеталась с внутренней. Характер, собранность – это все было заметно сразу.

Всегда была любопытной. Поэтому стала осторожно, подкрадываясь, задавать вопросы. Лена видела мои хитрости насквозь, но расслабленно отвечала. А потом стала говорить сама. Потоком. Мне оставалось, только растопырив ушки, внимательно впитывать.

Она родилась нелюбимым нежеланным ребенком у матери-одиночки. Папы не было в принципе. Детство трудное, сложное. Мама работала кладовщицей на заводе. Сдала девочку в ясли. Жили в общежитии.

Там, года в два-три, Лена понравилась бабке-вахтерше. И она стала девочке щедро уделять время. Читать сказки. Включать аудиоспектакли на маленьком старом магнитофоне. Навязала Лене крючком ярких воротничков для убогих платьев, которые сразу стали смотреться лучше, наряднее.

– Баба Света.

Она так это сказала, что у меня слезы на глаза навернулись. Чужая старушка закрыла своим вниманием, душевным теплом дыру в сердце ребенка. Лена стала много улыбаться. И больше не ощущала себя несчастной, ненужной. У бабы Светы были свои внуки. Несколько. Но ее щедрой, любящей натуры хватало на всех.

Лена ждала ее дежурств. Даже помогать начала. Не сразу. Но лет с пяти-шести точно. Сбегать, передать, принести, внутри общежития само собой. Цветы полить. Подоконники от пыли протереть.

Мама не протестовала. И Лена вилась вокруг вахтерши. Ко взаимному удовольствию.

А мама у Лены была слеплена из другого теста. Узенькая, стройная, глазастая. Хорошенькая. Лена рядом с ней напоминала медвежонка, а мама – принцессу. И вот эта самая принцесса понравилась какому-то начальнику на заводе. Так что – счастье, счастье, когда девочка пошла в первый класс, они с мамой переехали жить в однокомнатную квартиру недалеко от метро в одном из спальных районов.

Потом мама родила Лене братика…

Нормальный пацан получился. Не дурак, не вредина.

Лена получала сплошь пятерки с редкими четверками. Брата в садике обожали воспитательницы. Семье кто-то тайно и на постоянной основе помогал… Явно. Так как не шиковали, но никогда не попадали в финансовые ямы.

Мама тоже отучилась, заочно. Из кладовщиков, с помощью так и оставшегося ее тайного друга, доросла до места в отделе кадров. Мама и дочь жили не ссорясь. Хотя любви в их маленькой семье не было. Вернее, она была. Появилась. Но доставалась братику.

Лена не ревновала. Димка ей тоже пришелся по сердцу. Возилась с ним.

А еще у мамы имелась аллергия на шерсть животных. И Лена не могла уговорить ее взять котенка или собачку. К которым ее тянуло с детства. Сильно. Невероятно.

Но мама кашляла и хрипела, если дочь тискала на улице чужую или бездомную зверюшку, а потом подходила близко к маме в этой кофте. Не притворялась родительница. Реально не повезло ей с иммунитетом.

Так что Лена лет в десять запретила себе трогать горячо обожаемых зверюшек. И это была боль. Нет, не так.

Это была ЧУДОВИЩНАЯ БОЛЬ.

Лена словно сломала в себе что-то, в душе.

Мама так и не узнала, почему Лена съехала на тройки, в двенадцать начала курить, в четырнадцать первый раз переспала с мальчиком. Услышала в пересудах и хихиканьках по коридорам, что она бабища и уродина – набила горе-любовничку морду. Как следует. До больницы.

Педсовет. Детская комната в полиции. За девочку заступался физрук. Сильно. Писал письма. Ходил с ней по кабинетам. Он, с одной стороны, не терял надежды пристроить этот талант к делу – в секцию какую-нибудь. А с другой – и так бывает, просто жалел. Лена помнит вахтершу и физрука как главных людей своего детства и юности.

Одно. Другое. Так все и катилось.