Онлайн книга «Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда»
|
* * * Суд в октябре-декабре 1938-го над четырьмя участниками нацистской шпионской сети, не успевшими сбежать из страны, еще не начался, как Уорнеры купили права на экранизацию серии статей в New York Post агента ФБР Леона Турроу, ключевой фигуры в расследовании. За эти статьи Гувер выставил Турроу на улицу, обвинив в саморекламе (хотя Гуверу стоило бы уволить самого себя), зато его книга «Нацистские шпионы в Америке» (1939) стала бестселлером. На процесс студия отрядила сценариста Милтона Кримса и Уэксли, новобранца с Бродвея. В конце декабря Уорнеры отослали сценарий под названием «Буря над Америкой» в офис Брина, потребовав «держать под замком, когда вы его не читаете, потому что Германо-американский бунд, германский консул и им подобные силы отчаянно пытаются раздобыть копию». На самой студии циркулировало ограниченное количество копий сценария, тон-студию взяли под усиленную охрану. В прессе Уорнеры разместили фото, демонстрирующие — дабы нацистам было неповадно саботировать съемки — невиданные меры безопасности, введенные на Warner. Гисслинг уже названивал Брину, требуя задушить фильм в зародыше: в противном случае Германия бойкотирует все фильмы с участием актеров «Признаний». Гисслинг вел себя с магнатами как Гитлер — с Чемберленом и Даладье в Мюнхене, а магнаты умиротворяли консула как лидеры «демократий» — Гитлера. Луиджи Лураски (Paramount) писал Брину еще 10 декабря 1938-го: Что до нас, суть нашей политики ‹…› в том, чтобы не допускать съемок фильмов, потенциально некомплиментарных по отношению к любой иностранной нации. ‹…› Кровь множества германских евреев будет на руках Уорнеров. О непоправимом ущербе, который фильм нанесет индустрии, твердили цензоры, предсказывая его запрет во многих странах. Готовы ли мы отступиться от приятной и выгодной ориентации на развлечение, чтобы вовлечь себя в пропаганду, производить экранные образы, разжигающие противоречия, расовые, религиозные и националистические конфликты и крайнюю, ужасную человеческую ненависть? [Производство фильма] станет одной из самых незабываемых, самых прискорбных ошибок, когда-либо совершенных киноиндустрией. ‹…› Изображать Гитлера орущим безумцем и кровожадным гонителем безусловно нечестно, принимая во внимание его феноменальную общественную карьеру, неоспоримые политические и социальные достижения и статус лидера самой мощной державы континентальной Европы. — Карл Лишка, январь 1939-го. Неуважение «к истории, институтам, выдающимся людям и гражданам других наций» тянуло на статью кодекса Хейса. Но Уорнеры были непреклонны. «Серебряные рубашки», бундисты и прочие головорезы в эту минуту маршируют по Лос-Анджелесу. Старшеклассники со свастиками на рукавах разгуливают в нескольких кварталах от студии. Вы этого хотите в обмен на жирные германские роялти? — Джек Уорнер. За месяц до премьеры «Признаний», в марте 1939-го, Уорнер написал слова, на которые доныне не решался ни один магнат: Мужчины и женщины, создающие развлечения для всей нации, имеют обязательства помимо и превыше первичной коммерческой цели, каковой является извлечение прибыли. Успех или крах Голливуда зависят от исполнения магнатами своего этического и патриотического долга, их верности фундаментальным правам человека. Студии подобны церквам, школам, общественным организациям, проповедующим терпимость, достойный образ мысли и честные отношения с остальным человечеством. Не в том смысле, что кино тоже должно проповедовать, поучать или решать все политические проблемы мира. Но его долг — просто протянуть руку помощи хорошему правительству. Брин, не выдержав натиска Уорнеров, санкционировал съемки, стартовавшие 1 февраля 1939-го. * * * Наутро после премьеры продюсер Лу Эдельман экстатически писал Джеку Уорнеру: Вчера вечером кино отпраздновало бар-мицву. Оно стало взрослым. Оно сказало: «Отныне я мужчина». «Признания» — фильм революционный и с политической, и с эстетической точки зрения, первая в истории докудрама и стилистическая формула грядущего нуара. Точнее говоря, вариации нуара, стилизованной под репортаж об опасных буднях правоохранителей. Монтажный пролог в стилистике «Марша времени» устрашал картинами захлестывающего мир нацистского потопа. Финал по мере расширения театра мировой войны еще будет прирастать актуальной хроникой. Отделяла хронику от fiction [25] вполне прозрачная грань: сценарий реконструировал реальность, не украшенную — немыслимая смелость — никакой love story [26]. Если на экране и бушевали страсти, то только политические. Персонажей связывали не личные отношения, а причастность шпионской сети, modus operandi которой препарировался как в учебном фильме для сотрудников спецслужб. Впрочем, почему «как»? «Признания» и были таким пособием для всей нации. Их пафос в том, что каждый американец должен стать контрразведчиком (в 1937-м Микоян требовал того же от каждого советского гражданина). Шпионом может оказаться и сельская кумушка — держательница «почтового ящика», и маникюрша с трансатлантического лайнера, и врач, преображающийся на нацистском митинге в маленького фюрера. Фильм приравнял к шпионам (их, по определению, не бывает очень много) рядовых членов бунда, за что Фриц Кун вчинил Уорнерам пятимиллионный иск. Суд он проиграл, зато на допросы в КРАД ходил отныне, как на работу. «Признания» впервые вывели на экран в негативном свете действующего иностранного политика. В двухминутном эпизоде Мартин Кослик изображал Геббельса, инструктирующего шефа нацистского подполья в США: это была всего лишь вторая голливудская роль эмигранта, ученика Рейнхардта. Зато после «Признаний» Кослик, не переводя дыхание на протяжении всей войны, играл гестаповцев, шпионов и прусаков-садистов. Беспрецедентен был и текст, вложенный в уста Геббельса: один он превращал фильм в жесткую реплику НФ в споре о сути американизма. Геббельс иезуитски обращал во вред США лозунг «Америка для американцев»: лишь разжигая расовую, религиозную, классовую ненависть, нацисты расколют и поработят американский народ: Требуется слегка изменить наши методы. Отныне национал-социализм в США должен завернуться в американский флаг. Он должен выдавать себя за защиту американизма. Но в то же время наша неизменная цель — дискредитация обстановки в США. Так мы заставим их восхищаться жизнью в Германии и желать такой же. ‹…› В наступившем хаосе мы сможем взять ситуацию под контроль. Несмотря на меры предосторожности, копия фильма попала к самому Геббельсу, благодушно записавшему 30 сентября 1939-го: У меня самого там главная и даже не слишком неприятная роль. Но я не считаю этот фильм опасным. Он вызывает в наших врагах страх в большей степени, чем гнев и ненависть. Но и этим уникальность фильма не исчерпывается. Красный Голливуд (в кои-то веки) побратался с ФБР. Левый либерал Эдвард Робинсон просил лично Гувера одобрить его кандидатуру на роль агента Ренарда — альтер эго Турроу. Получив же одобрение, искренне счел Гувера своим другом: «Я чувствовал, что служу родине так же эффективно, как если бы маршировал на войну с винтовкой на плече». |