Книга Хрупкие создания, страница 50 – Дониэль Клейтон, Сона Чарайпотра

– Да, вот так, – шепчет мистер К.

– Поднажмите, – добавляет Дубрава. – Остановитесь – и момент будет упущен.

Учителя встречают финал нашей партии овациями.

– У нас получается все лучше, – шепчу Алеку.

– Ага, так странно. Мы танцевали эти па всего раз, а ощущение, словно я танцевал с тобой вечность. – Он целует меня в лоб и идет размяться, пока репетируют остальные.

Все уходят: кто поесть, кто продолжить тренировку, большинство – принять душ. Мы остаемся одни. Мне это нравится. Даже Бетт не задерживается, чтобы попытаться Алека разговорить. Стоит мне на нее взглянуть, и я тут же вспоминаю переплетение их тел: невозможно понять, где начинается Алек и заканчивается Бетт. Я никогда не стану такой, как она. Той, что свободно избавляется от одежды и позволяет себя фотографировать. Той, что может стоять голой перед парнем и не чувствовать смущения. Той, что позволяет так себя касаться. Я не уверена, что готова. Но вдруг Алеку нужна только такая? Кто вообще решил сделать эти фото? Бетт? Или сам Алек?..

Мне не хватает храбрости, чтобы спросить. Попросил бы меня о таком Алек? Сейчас он нависает надо мной, прижимает к стене, помогает тянуть мышцы на ноге. Музыка из «Жизели» все еще доносится из колонок. Начинаю мурлыкать под нос мелодию и обещаю себе, что не буду втягивать Алека в эти разборки. Сама справлюсь.

Он открывает рот, но я прижимаю палец к его губам. Звучит моя любимая музыкальная часть. Алек облизывает мой палец, а потом целует меня. Руки его скользят на талию, подбираются к юбке. Мы оба потные и липкие. Почти голые в этой тренировочной одежде. По коже бегут мурашки. Сердце взрывается опасным ритмом. В любой момент голова может закружиться, в глазах – заплясать пятна, а руки – задрожать. Отталкиваю его, а потом снова думаю о Бетт. Она бы никогда не оттолкнула Алека. Она бы уже начала раздеваться.

– В чем дело?

Я не отвечаю. Он сгибает мою ногу, немного отодвигается, но потом наваливается на меня. Я не против. Его пальцы касаются моей ключицы.

– Ты грустишь, – продолжает Алек. – Мы же так хорошо танцевали сегодня. Что случилось? Всего пару минут назад ты была счастлива. Совсем как на День святого Валентина.

Вспоминаю все: фотографии и беспокойство, что кто-то выдаст мою тайну, и послание на зеркале, и медицинскую справку. И черную розу. Что еще они задумали? Попытаются выпроводить меня отсюда? Так вот у них не получится.

– Ну же, поговори со мной.

Алек прижимает меня ближе, и я чувствую себя тоненькой, как лист бумаги. Кладу руку ему на грудь и целую так неистово, чтобы сила этого поцелуя заставила меня забыть обо всем. Мы целуемся так долго, что я боюсь задохнуться. Прерывистый пульс бьется в ушах.

Краснею и отнимаю руку. Пальцы дрожат. Массирую виски. Высвобождаюсь из-под Алека и переворачиваюсь на бок. Не знаю, что ему сказать, как все это выразить. Копаюсь в сумке и достаю монитор, который мне выдал доктор Ханна. Я ношу его с собой, чтобы создать иллюзию ответственности. В последнее время сердце мое пошаливает, мне стоит носить монитор постоянно. Я все никак не могу перестать беспокоиться.

– Что ты делаешь?

Он хватает меня за руку до того, как я успеваю застегнуть монитор. Сдаюсь и даю ему хорошенько рассмотреть прибор.

– Что это такое? – Алек проводит по монитору пальцами. – Никогда раньше не видел на тебе часов. Похожи на мои спортивные. Не в твоем стиле. – Он смеется.

– Это… это не часы.

Я надеваю монитор, чтобы он показал, на сколько повысился мой пульс, и зажужжал, сообщая об опасности. Смотрю на крошечную дырочку в своем топе, жду, когда Алек или монитор подадут голос. Когда они заполнят тишину.

Я очень хочу ему все рассказать. Перевожу взгляд на его прекрасные глаза и прекрасный рот. Как он отреагирует? Не разонравлюсь ли я ему? Тревога захлестывает меня, и сердце почти останавливается. Монитор жужжит. Я вся в поту – это жар тела Алека, репетиция и стресс.

Сажусь. Алек на меня смотрит, и взгляд его полон недоумения. Мне стыдно: почему я так долго молчала? С другой стороны, я еще никому ничего не рассказывала.

Алек играет с выбившимся из моего пучка локоном, накручивает его на палец.

– Что такое? – Он нежно проводит пальцами по моей щеке. – Ты мне не доверяешь?

Сглатываю и вру ему прямо в глаза:

– Доверяю.

– Тогда расскажи, – шепчет Алек прямо мне в ухо, каждое слово обжигает кожу и посылает волны желания вниз живота.

– Я отличаюсь от остальных.

Он целует мою шею:

– Я знаю. Потому ты мне и нравишься.

– Нет, погоди. Сильно отличаюсь. У меня… есть… эта штука…

– Штука? – Он прижимается губами к моей шее. – Ты вся состоишь из прекрасных «штук». Вот, скажем, твоя шея…

Какая уж там сосредоточенность… Я словно попала под теплый дождь. Алек целует меня в шею, и сердце превращается в марафонца, мчащего с известием о победе. Пусть целует повсюду, везде, куда дотянется и куда я никого еще не подпускала.

Монитор снова жужжит и вытаскивает меня из сладкой грезы. Я чуть отодвигаюсь – чтобы было куда выпустить правду.

– Ну вот опять. Твои часы.

– Я должна тебе кое-что рассказать. – Внутри все холодеет от страха. – Это не часы. Это сердечный монитор.

Я прокручивала эти слова в своей голове. Представляла, что будет, если все-таки расскажу. И вот рассказала. Так тихо, словно говорила не словами, а выдохами.

– Что?

– Сердечный монитор, – повторяю, четко проговаривая слова. Не поднимаю глаз, не то расплачусь.

– Зачем он тебе? – Алек тянется к моему запястью.

– В моем… состоянии, – начинаю я.

– Что-что?

Я прикрываю его рот ладонью. Сейчас ему стоит помолчать. Пусть Алек станет таким, каким бывает, когда прогуливается по Центральному парку и слушает мои рассказы о доме, когда сидит рядом и молча наблюдает, как я тренирую свои партии соло, не встревая с ненужными советами.

– Дай мне договорить, хорошо?

На глаза наворачиваются слезы. Смаргиваю их и вспоминаю все моменты, когда рассказывала кому-то о своей болезни: как их лица искажались, как они после носились со мной, словно я хрустальная, как начинали меня жалеть. Не хочу, чтобы Алек сделал то же. Не хочу, чтобы он относился ко мне как к сломанной вещи. Я сглатываю, а потом выдыхаю:

– Я родилась с дырой в сердце. Называется вентрикулярный септальный дефект.

Глаза Алека округляются.

– И что это значит?

– Мое сердце… С ним не очень хорошо. И я должна за ним следить. – Поворачиваю руку, чтобы было видно монитор. – Всегда.

– Оу. – Алек гладит меня по запястью.