Книга Золотая империя, страница 137 – Шеннон Чакраборти

Нари скрестила руки на груди, стараясь сохранять сердитый вид, но ее глаза снова наполнились слезами.

– Ну вот почему ты такой? – спросила она. – Понимающий и рассудительный?

– Я довольно долго любил одного вспыльчивого джинна. В терпеливости мне нет равных, сестренка.

– Если я из-за тебя расплачусь, то ударю тебя ножом.

– Тогда давай уберем это подальше, – мягко сказал Джамшид, отодвигая поднос с инструментами. – Почему бы тебе не умыться? Можешь выжимать полотенце и делать вид, что это моя шея, пока я буду говорить.

Нари пришлось сделать над собой усилие, чтобы метнуть в него строгий взгляд, но она направилась к умывальнику.

Он продолжал:

– Я понимаю, почему ты не рассказала мне, что ты шафитка. Даже если мне это не нравится, я понимаю. Но ты должна была рассказать мне о маридах, особенно если знала, как сильно они в этом замешаны. Ты хоть представляешь, на сколько упоминаний о Тиамат я натыкался и не обращал внимания? Мы должны доверять друг другу, если нам предстоит сражаться.

Если нам предстоит сражаться. Одно крохотное изменение в формулировке, но как о многом оно говорило. Во многих отношениях Али был тем клеем, на котором держался хрупкий союз джиннов, дэвов и шафитов в Та-Нтри, и его отсутствие ощущалось колоссальной потерей, обсуждать которую они избегали.

Все, что я строю, рушится. Нари вцепилась в край умывальника.

– Я не хочу сейчас об этом говорить.

– Тогда продолжу я. Потому что я был лицемером по отношению к тебе. Есть один секрет, который я от тебя скрывал.

– Правда?

Джамшид скорчил виноватую гримасу.

– Это был я на том пиру, – признался он. – Я отравил Али.

У Нари отвисла челюсть:

– Я тебе не верю.

– Я не хотел его убивать. – Джамшид покраснел. – Я хотел припугнуть его, чтобы он уехал из Дэвабада. Формулу яда я взял из старых записок, которые сохранились у меня еще со времен послушничества. Мы с моим… другом иногда хулиганили и варили его, когда были моложе и глупее. Но тогда яд не производил такого эффекта.

– Когда были моложе и глупее? Напомню, ты приготовил яд, которому тебя научил бывший любовник, и напоил им принца, сына Гасана, у всех на виду, и думаешь, что глупее ты был, когда был моложе?

– Я знаю, что поступил как дурак. Отчаянный, самонадеянный дурак, из-за которого погиб ни в чем не повинный слуга, и кто знает, скольких еще избили и застращали во время допросов. И за это я понесу ответ в день моего суда. Но я не думал о последствиях, когда решил это сделать, Нари. Я думал только о Мунтадире. Мне казалось, Али вернулся, чтобы занять его место. Я считал его опасным. Мунтадир разваливался на части, и я знал, что у него не хватит сил защитить себя. И я сделал это за него. Это был самый отвратительный поступок в моей жизни, но я не моргнул даже глазом.

Нари бросила на него встревоженный взгляд:

– Надеюсь, ты больше никому не собираешься изливать душу на этот счет? Хацет и Ваджеду только дай предлог, чтобы снова запереть тебя за решеткой.

– Я не вернусь в тюрьму ни в Та-Нтри, ни где-либо еще, – заявил Джамшид. – Я говорю тебе это, потому что хочу, чтобы мы были честны друг с другом. И потому что я знаю, как трудно сохранять ясную голову, когда тому, кого ты любишь, грозит опасность.

Нари дрогнула и опустила глаза. Джамшид, как истинный придворный, подбирал слова с особой тщательностью.

Когда она снова заговорила, ее голос был тих:

– Однажды Низрин спросила меня, чего желает мое сердце. Знаешь, что я ей ответила?

При упоминании Низрин глаза Джамшида наполнились печалью.

– Что?

– Что я не знаю. Что я стараюсь не допускать даже мысли о том, что может сделать меня счастливой, из страха все разрушить. Так всегда происходит. Я чувствую себя проклятой, – прошептала она. – Даже после нашего разговора…

– Что после нашего разговора? – спросил он, когда она замолчала.

Я боюсь сближаться с тобой. Нари потеряла всех, кого любила, все, что хотела.

Но от ответа ее спас стук в дверь.

– Бану Нахида? – раздался приглушенный голос.

Нари вцепилась в полотенце, стараясь говорить ровным голосом.

– Входите.

Вошел Муса.

– Прошу меня извинить, – начал он, едва сдерживая тревогу в голосе. – Но к нам прибыл гость из Дэвабада.

Не доходя десяти шагов до пары существ на берегу, Нари почувствовала, как шевелятся волосы у нее на затылке. Издали они могли бы показаться обыкновенными, крепкими симургами – жар-птицами, верхом на которых любили летать дэвы.

Вот только в этих жар-птицах не было ничего обыкновенного. Их перья, обычно изумлявшие своей ослепительной расцветкой в малиновых, шафрановых и золотых тонах, потускнели, присыпанные пеплом и покрытые пурпурными нарывами. Перед их пустыми остекленевшими глазами жужжали мухи, а из полуоткрытых клювов капала пена.

– Они просто стоят на месте и за все время даже не шелохнулись, – сказал Муса дрогнувшим голосом. Джамшид ушел переодеваться для встречи таинственного гостя. – Сначала мы хотели загнать их в стойла, но их не сдвинуть с места. Они выглядят полумертвыми.

Вокруг уже собралась группа джиннов, которые перешептывались и с явным беспокойством тыкали пальцами в птиц. Когда Нари подошла ближе, толпа перед ней расступилась, пропуская вперед. Кольцо с печатью на ее пальце зудело с того самого момента, как она покинула замок, а теперь стало болезненно холодным.

Предупреждение. Нари снова вгляделась в бирюзовые глаза симурга, лихорадочно блестящие и абсолютно пустые. В них не было искры, движения – ничего, что указывало бы на жизнь внутри этих существ, и когда Нари протянула руку, пытаясь уловить биение их сердец, не прикасаясь к ним, ее беспокойство возросло. Пульс был, но едва заметный, и меньше всего напоминал о чем-то живом.

– Говоришь, всадник был один? – переспросила она.

Муса кивнул.

– Дэв. Он представился посланцем Манижи и попросил о встрече с твоим братом.

Чувство чего-то жутко неправильного не покидало ее.

– Магия управляет этими созданиями, но магия, совершенно мне не знакомая.

– Может быть, это дело рук Афшина? Он ведь сохранил свои способности, не так ли?

Нари разглядывала жар-птиц, вспоминая дымных зверей, призванных Дарой во дворце. Его творения вселяли ужас, оставляя после себя ураганные разрушения, но были неистовыми в своих атаках; живыми, чего нельзя было сказать об этих жалких, разлагающихся существах.

– Не думаю, что это был Дара.

И тут у нее замерло сердце. Два симурга. Один для всадника.