Книга Женщина во тьме, страница 32 – Ванесса Сэвидж

Мы нашли подходящий камень и сели. Разгоряченная прогулкой, я сняла куртку, закатала рукава.

– Слушай, а почему ты согласилась сюда переехать?

– У меня… У меня был срыв. Умерла мама, еще кое-какие причины. Короче, я сломалась. Потом, правда, почти пришла в норму, но нам всем нужно было что-то изменить в жизни, начать с чистого листа. Только это не совсем то, чего мы хотели.

– А галерея? По-моему, неплохо для начала. Настоящая новая жизнь.

– Патрик против выставки. Думает, что я опозорюсь.

Вспоминаю, как он комкал рекламный листок. Это было больно и унизительно.

Какое-то время сидим молча, смотрим на море.

– Я открыла это местечко еще девчонкой – взбалмошным, неуравновешенным подростком, когда настроение меняется каждую минуту: то летаешь, то хочется лечь и умереть. Помнишь то время?

Я киваю.

– С Джо и с Миа сейчас происходит то же самое. Мне тяжело это видеть. Вот бы они снова стали пятилетними малышами. Тогда я знала, как сделать их счастливыми.

– Приведи их сюда. Здесь жизнь кажется легче и ярче.

– Твой секретный пляж мне очень нравится.

– Тогда он станет и твоим, – улыбается Анна, – будет у нас в общей собственности – пятьдесят на пятьдесят.

Ну вот, еще один секрет от Патрика.

– Нарисуй это место. – Она протягивает мне на ладони несколько мокрых камешков, сверкающих, как самоцветы. – Устрой выставку. Хоть что-нибудь сделай для себя.

Облизываю пересохшие губы. Они соленые.

– Я сделаю. Обязательно сделаю.

* * *

Иду в галерею, чтобы поговорить с Беном. Около двери останавливаюсь в нерешительности: Анна считает его странным, и эти башмачки на дереве… Однако Бен – он занят с посетителем, – заметив меня, расплывается в улыбке. Вхожу внутрь и, не прерывая их тихий разговор, брожу по галерее. Полированные деревянные полы, белые стены, огромные окна. Здесь красиво, светло и тепло.

Попрощавшись с посетителем, Бен подходит ко мне. А я целиком поглощена одной картиной. По размеру она невелика, но так прекрасно передан простор, стелющийся по земле туман… Кажется, что дюны парят в воздухе.

– Ваша?

Бен утвердительно кивает.

– Она великолепна. Отличная работа… только от нее веет одиночеством, тоской.

– Есть другие, более удачные. Эта слишком грустная.

Точно. Грусть – вот каким настроением дышит эта картина.

– Одна из тех, что я писал после развода. Сейчас в моих работах гораздо больше радости, – говорит Бен с улыбкой, но я понимаю, что она скрывает печаль.

– Вы сказали, что поможете с подготовкой к выставке.

С минуту Бен смотрит на меня, потом, заперев галерею изнутри, направляется к двери во внутренние помещения. Мне становится не по себе. Зачем я это сделала? Может, я его неправильно поняла?

– Постойте, – шепчу еле слышно. – Вы, когда выбрасывали пинетки, повесили их на дерево?

– Что? Какие пинетки?

– Детские ботиночки, которые вы нашли перед нашим домом.

– Повесил на дерево? – Бен хмурится. – Да нет же. Как обещал, я положил их в мусорный бак.

– А они оказались не в баке, а в саду, на дереве. Висели на ветке.

– Клянусь, я… Я как сказал, так и сделал: взял и отнес их в бак. Вот и все.

– Значит, их повесил кто-то другой.

– Сара, в чем вы меня сейчас обвиняете? Мне кажется, это дело рук неизвестного шутника, – говорит Бен. Я отступаю. Он мрачнеет. – Честное слово, я не преследую вас, не пугаю младенческими туфельками, не замышляю против вас ничего ужасного, но, если вы не чувствуете себя в безопасности, не стану вас задерживать. А по поводу выставки с вами свяжется кто-нибудь другой.

Из-за слежки за домом я совсем рехнулась. Настоящая паранойя. Я в общественном месте и пришла сюда сама.

– Извините, – говорю, – но вы заперли дверь, и…

– Запер, потому что мы уйдем отсюда, а картины представляют определенную ценность. Просто я хотел вам кое-что показать, вот и все. – Медлю с ответом. – Взглянете? Это не займет и минуты, – вздыхает Бен.

По лестнице, что скрывалась за дверью, поднявшись на пролет, входим в большую комнату. Один угол занимают заляпанная краской раковина и дребезжащий холодильник, от растрескавшегося пола тянет сыростью; довершают картину облупленные стены. Впрочем, сквозь два огромных окна льется свет, поэтому в помещении тепло и солнечно.

– Что скажете? – спрашивает хозяин.

– О чем?

– Это студия. – Осматриваюсь: тихо, много света, воздуха. Я могла бы здесь работать. – Я дам вам ключи. Тут есть еще отдельный вход. Вы сможете приходить и уходить, когда захотите. Пока не купил домик, я здесь жил, – подходя к окну, добавляет Бен.

Он меня не знает и предлагает место для работы? За что? За нелепые обвинения, с которыми я на него напустилась?

– Как? Почему? – спрашиваю удивленно.

– Почему нет? – говорит он, пожимая плечами и улыбаясь, когда мы выходим из комнаты. Моей мастерской! – Я тут больше не пишу. А вам это помещение необходимо. Здесь всегда было что-то вроде убежища. Еще в детстве тут какое-то время жил один мой друг… Когда у него дома жизнь становилась невыносимой.

Молча возвращаемся в галерею. Не знаю, хорошо ли принимать его… Нет, это не жалость. Скорее сочувствие. Или забота? Не знаю что, но раньше ни один чужой человек не делал для меня ничего подобного.

– Сара, если есть что-то еще, – говорит Бен, прощаясь, – если что-то будет нужно или вообще понадобится помощь, дайте знать. Договорились?

Я киваю и отворачиваюсь. Чувствую, как горят щеки. Я захожу слишком далеко. Он предлагает больше, чем дружбу, и я готова броситься ему на шею, расцеловать, заставить снова запереть дверь, раздеть меня прямо здесь, на полу этого тайного убежища. А потом я вернусь домой, и пусть Патрик – по моему виноватому взгляду – поймет, что теперь мы квиты.

* * *

Снова и снова прокручиваю в голове былое время, былые годы. Мне представлялось тогда, что мы – два верных друга – окружены враждебным миром. Наркотики, выпивка – где какая найдется – помогали не думать, не вспоминать, а просто плыть по течению. Но стоит протрезветь – включается проектор, и в который раз смотрю старый знакомый фильм.

Середина лета, вечер, берег моря. Начался отлив. Ты разжег костер. Ближе к полуночи еще двое, что были с нами, ушли домой. Ты спросил, не волнуются ли мои родители, когда я не ночую дома. Мне нужно было задать вопрос про твоих, но вместо этого ты услышал правду: без меня предкам даже лучше. Когда прихожу, у них делаются такие кислые лица: как же, меня надо кормить, со мной надо разговаривать. Ты поворошил палкой костер, и огонь разгорелся с новой силой. «Господи, если у меня будут дети, с ними все будет по-другому», – сказал ты той ночью.