Книга Путь Беньямина, страница 28 – Джей Парини

– Ты говоришь со мной, как с маленьким, – сказал я.

– Прости. Ты прав. – Он наклонился ко мне, как будто что-то искал. – Вот это мне в тебе и нравится – твоя прямота. Ты говоришь именно то, что думаешь. Это прежде всего и привлекло меня к тебе.

Когда он вот так обращал на меня внимание, у меня начинало бешено колотиться сердце. Хоть я и считал, что мы почти во всем ровня, он был для меня также учителем, а между двумя людьми нет отношений священнее, чем между учителем и учеником. Ведь и само слово «тора» означает не что иное, как «наставление»; правда, это не просто передача информации, как в школе. Беньямин на примерах учил все в мире воспринимать как текст, который при достаточном усилии ума можно прочесть и понять.

– Знай: мне ничего не нужно, кроме твоей дружбы, – сказал я.

Ему приятно было услышать эту неуклюжую, банальную фразу, и он ответил:

– Завтра мы начнем вместе читать Канта, как и собирались. Хочешь?

– Да, было бы интересно, – осторожно проговорил я, стараясь скрыть радостное предвкушение.

Ведь я только что закончил читать пресную, но популярную книгу Германа Когена ^[54] о кантовской теории опыта, и у меня было множество вопросов, догадок, гипотез. Беньямин, как всегда, смог предвосхитить мой интеллектуальный рост, и он поведет меня дальше. Но даже если этого не случится, я знал, что нет лучшего времяпрепровождения, чем читать Канта вместе с Беньямином.

– Дора будет заниматься с нами? – с опаской спросил я.

– Только ты и я, – ответил он.

– Угу, – кивнул я.

Сказать что-нибудь еще было бы нехорошо, лучше было не облекать в слова чувство, которому правильнее оставаться невыраженным. В дружбе иногда важно знать, чего говорить не стоит. И бывает, лишь сильные духом готовы промолчать.

Конец июня 1940 года, лагерь в Гюрсе. Помню, как однажды утром я проснулась в полной уверенности: нам с Полетт нужно сегодня же бежать или нас схватят нацисты. В этом не было никаких сомнений: немцы приближались. Где именно они сейчас находились, никто не знал, но они были недалеко. Их приближение, блеск их сапог и пуговиц можно было увидеть в глазах французских охранников, как-то осоловевших за последние дни, уже не так ретиво отдававших свои команды, утративших всегдашнюю готовность распоряжаться и следить за выполнением их приказов. Теперь это были набитые соломой чучела.

– Сегодня уходим, – шепнула я Полетт.

– С чего это?

– Уходим, – повторила я.

– Куда?

– На юг. Как можно дальше на юг.

Я знала, что бежать можно только в южном направлении.

Мне удалось стащить в канцелярии коменданта бланки справок об освобождении, один я дала Полетт. Мы вписали в них наши имена и подделали подпись коменданта: это могло пригодиться на случай, если у нас спросят документы. Я не думала, что они пригодятся сегодня.

– Где ты их достала? – удивилась Полетт.

– Любопытные в военное время не выживают, – отрезала я. – Поменьше вопросов.

Не знаю, что на меня нашло, но я не собиралась больше позволять обстоятельствам управлять моей жизнью. Кроме того, меня слегка бесила пассивность Полетт. Она вела себя так, как будто не было никакой войны.

– Девушки, чего это вы там? – спросил охранник, находившийся от нас метрах в пятидесяти и наблюдавший за нами.

– Да вот, Жак, скабрезный роман пишу, – ответила я. – Дать почитать?

Звали его, конечно, не Жак, но уж больно подходило это имя к его внешности, вот я его так и окрестила. Его это, похоже, разозлило, и мне стало еще приятнее, что придумалось такое имя.

Он лишь усмехнулся и, закуривая, повернулся к нам спиной. Наверное, мы для него были загадкой. Все мы казались ему очень странными.

– Не знаю, не знаю, – сказала Полетт. – Немцы сейчас везде. Так по радио говорят. Они и на юге уже.

– Радио верить нельзя, – возразила я. – Все, что там вещают, – пропаганда. – Я положила руку ей на плечо. – Послушай, если мы останемся здесь, нам конец. В сельской местности у нас, по крайней мере, есть шанс. Там можно спрятаться. Это легко!

– Мне нужно найти Отто, – проговорила она.

– А мне – Ганса. Но не здесь же, не в Гюрсе, нам их искать. Если немцы нас схватят, то отправят обратно, в родное отечество. Пристрелят где-нибудь во рву. Сначала замучают, а потом застрелят во рву, ты сама это знаешь.

Из Германии, Польши и Бельгии, как ядовитый дым, ползли слухи, и все мы знали, что часть из них – правда. Зверства немцев не с чем было сравнить в современной истории.

Полетт, обычно такая спокойная, вдруг задрожала. Ее посиневшие губы были плотно сомкнуты. На щеках заблестели слезы.

– Не могу я пойти с тобой, – сказала она. – Я остаюсь.

Не знаю, как это вышло, но я дала ей пощечину.

– Не надо падать духом, особенно сейчас! – громким шепотом произнесла я. – Если ты хочешь снова увидеть Отто, нужно держаться.

Вообще это не в моем характере, но тут я обняла ее. Полетт была еще совсем ребенком. Ей нужны были и поддержка, и четкие границы. Я должна была использовать то влияние, что у меня было, – Полетт нуждалась в этом. Ей нужно было, чтобы я оставалась сильной.

– Ты так добра ко мне, Лиза, – сказала она, положив голову мне на плечо.

– Мы ведь с тобой друзья, правда?

Я легонько похлопала ее по спине.

У другого конца барака курил и таращился на нас Жак. Я тоже уставилась на него, и этого было достаточно, чтобы он отвел взгляд.

В то утро нас посетил сам комендант. Никогда раньше его в бараках не видели. Женщины толпой окружили его, выкрикивая вопросы:

– Что с нами будет, месье комендант? Какой у вас план действий?

«План действий» – смех, да и только. Всем хочется верить, что кто-то управляет событиями и у него все расписано. Не сомневаюсь: именно поэтому в таком ходу религия, особенно у масс, которые не понимают, что сами могут быть хозяевами своей судьбы.

– Где сейчас немцы? – спросила одна из женщин, перекрикивая других. – Скажите нам правду!

– Ситуация под контролем, – заверил толпу комендант.