Книга Прибытие. Первый контакт, страница 25 – Анастасия Ольховикова

Преображенский сидел в удобном кожаном кресле за своим столом, я примостилась напротив, сложив руки на груди. Помнится, в далеком детстве какая — то медсестра в больнице упорно пыталась отучить меня от скрещивания рук и ног, утверждая, что таким образом я инстинктивно закрываюсь от информации из внешнего мира. Что ж, сейчас я была совершенно не против изобразить из себя улитку в раковине.

— Давайте, — почти охотно согласилась я. — О чем бы вы хотели поговорить, Александр Вячеславович?

О, да, я знала, что его такое обращение если не бесит, то уж точно против шерсти окажется. И раз уж он решил заманить меня в ловушку, а вездесущего подсказчика снова сдуло ветром при одном напоминании о начальнике отдела кадров, я решила выкручиваться сама. Быстрее заведется — быстрее отпустит. Тем более обед скоро.

— Я изучил ваше личное дело, Лейквун, и, надо сказать, заинтересовался.

То, что он произнес имя без запинки, добавило ему баллов в моих глазах. Обычно люди, смотря на бумажку с личными данными, сначала забавно таращили глаза, потом смущенно краснели, пытаясь обратиться к собеседнице так, чтобы не обидеть. Самые догадливые сокращали необычное имя до трех букв. Преображенский продемонстрировал воспитание. Или специально готовился к встрече.

Хотелось изобразить что — нибудь типа современного излюбленного жеста молодежи под кодовым названием «рука — лицо», но я только вздернула бровь. Как — то этот разговор все больше напоминал мне поиск оговорок в соответствии с лекциями по психологии одного довольно известного ученого.

— Ну как же! — решил привести доказательства своего интереса кадровик. — У вас имя совершенно с фамилией не сочетается. Родили вас, когда вашей матери было глубоко за сорок…

— Вообще менопауза у некоторых женщин позволяет иметь возможность зачатия до пятидесяти лет, — ни единый мускул на лице не дрогнул, но все же от попытки потроллить кадровика я не сдержалась. Он оценил это скупой улыбкой. — Но я удочеренная.

— Из детдома? — еще сильнее заинтересовался товарищ с известным прозвищем вместо отчества.

— Нет, с рождения с приемными родителями.

— Мать отказалась от вас в родильном доме?

Вот сволочь. Я поневоле ощутила довольно чувствительный укол раздражения, которое грозилось перерасти в откровенную неприязнь. Но еще…еще испытала нечто сродни возбуждению оттого, что захотелось это выражение научного интереса с лица Преображенского стереть. Чтобы смотрел на меня не как на подопытную крысу, а как…а как на кого, собственно?

— Надеюсь, вы понимаете, что собственными впечатлениями по этому поводу я поделиться не в силах. Что касается моих родителей, то мы как — то не удосужились на эту тему побеседовать за все мои годы с ними. Незачем было, знаете ли.

Суперменович подался вперед, упираясь локтями в крышку стола:

— Некоторые дети, оставшиеся без биологических родителей, испытывают комплекс неполноценности, даже будучи усыновленными, на протяжении всей жизни.

Я честно развела руки в стороны:

— Если у меня таковой наличествует, то от него явно страдает кто — то другой.

— Вы поэтому ни к чему серьезному не стремитесь в жизни? — внезапно сменил тему разговора Преображенский. Я думала долю секунды:

— А конкретнее?

— Ваш диплом, Лей, содержит всего две четверки по непрофилирующим предметам специальности. Я просто хотел узнать, какого черта с такими данными вы забыли на месте, по большей части, специалиста по связям с общественностью, — говорил он не жестко, но от каждого его слова я чувствовала волну гнева, прибывающую все быстрее и быстрее. Нет, не дам ему возможности торжествовать. Буду играть его же оружием.

— Шифруюсь? — блаженно улыбнувшись, предположила я и откинулась на спинку стула.

— В каком смысле? — не понял Преображенский.

— Ну, знаете, как это бывает… веду двойную жизнь, например. Днем — офисный работник, возвращаюсь домой — начинаю писать жуткие эротические романы, которые раскупают многотысячными тиражами. И на самом деле квартира у меня в Петерграде, а здесь я так, ради развлечения. И работаю просто от скуки. Такой вот творческий человек.

— Почитать дадите? — не удержался от колкости кадровик.

— А терпения хватит до самого интересного дойти? — в свою очередь подначила его я.

— Хотите в этом удостовериться? — ему явно нравится этот странный разговор ни о чем.

— В данный момент я хотела бы узнать, что вам в действительности от меня надо.

— Начистоту? — он тоже откинулся на спинку своего кресла.

— По возможности, — усмехнулась я.

— А что, если я скажу вам, что провожу некоторый психологический эксперимент по наблюдению за рефлексами, повадками и поведением людей? Изучаю линии их поведения и возможные варианты поступков в тех или иных ситуациях? — Боже, грохни этого мужика сковородкой, только б не улыбался так заученно!

— Тогда я скажу, что вам явно мало здесь платят, раз время остается для всяких глупостей.

— Ну, почему же, глупостей. Моя работа здесь, как вы недавно выражались, нечто вроде шифровки. Или, если хотите, хобби.

Это ежедневные разъезды по районам — то — хобби? Это перетряхивание чужого белья — хобби?!

Кажется, что — то на моем лице заставило его смилостивиться и пояснить:

— На самом деле я практикующий психолог и мне действительно интересно, как в рабочей обстановке могут складываться те или иные ситуации.

— Если восьмичасовой день для вас — хобби, сколько же тогда уходит на основную работу? — надо сказать, Преображенский поразил меня в самое сердце.

— О, ну… — смех мужчины оказался неожиданно — приятным, с хорошо различимой хрипотцой. Он был смехом человека, который никогда и ничего не скрывает от людей. Вот только мне не верилось, что этот субъект полностью соответствует своему смеху. — На самом деле основная работа позволяет уделять хобби достаточное количество времени, они проистекают друг из друга. Таким образом, ведя наблюдения, скажем так, для души, я всегда могу черпать из них сведения по работе.

Вот как, значит. Подопытных кроликов из нас решил сделать и диссертацию об этом написать…чувствуя, как неприязнь к товарищу выходит на совершенно новый уровень, я вкрадчиво поинтересовалась:

— И что же вы можете сказать, глядя на меня?

— Что вы давно могли бы поставить ту же Ниночку на место, написав служебную записку, но по какой — то причине этого до сих пор не сделали. Видимо, мягкосердечность не позволяет вам поступать с людьми так, как они того заслуживают. Похвальное, конечно, качество, но в ситуации, когда каждый готов спихнуть на вас свои неудавшиеся дела, обращает вас на заведомо проигрышную позицию. Акулой вам на этом предприятии не стать.

И пусть говорил он это хорошо поставленным и лишенным всякого раздражения голосом, я успела это заметить. Искру, разгорающуюся в его взгляде. Видимо, господин Хотите — об — этом — поговорить был не настолько флегматичен, как хотел казаться. И будь я в тот момент гораздо спокойнее, я бы, наверное, распрощалась и ушла с гордо поднятой головой. Но меня его последний монолог взбесил настолько, что я не удержалась и ответила: