Книга Моя темная Ванесса, страница 50 – Кейт Элизабет Расселл

– Ну вот, – сказал он.

Он вдохнул, выдохнул, и моя грудь вздымалась и опускалась в такт его груди. Его ладони по-прежнему обвивали мне затылок, лицо его было так близко, что я могла его поцеловать. Слезы у меня на щеках высыхали, стягивая мне кожу, а его большой палец поглаживал мягкую ямочку у меня за ухом. Стрейн сказал, что благодарен за то, как я себя до сих пор вела. Очень храбро с моей стороны взять на себя ответственность, пожертвовать собой. Это доказательство любви. Скорее всего, никто еще не любил его так, как я.

– Я ничего не расскажу, – сказала я. – Не хочу. Никогда не расскажу.

– Я знаю, – ответил он. – Знаю, что не расскажешь.

Мы вместе придумали, что я скажу на завтрашнем собрании, как возьму вину за слухи на себя, попрошу прощения за ложь и проясню, что Стрейн не сделал ничего плохого. По его словам, то, что мне приходится так поступать, было несправедливо, но обелить его имя – единственный способ выйти сухими из воды. Он поцеловал меня в лоб и уголки рта так же, как во время наших первых объятий и поцелуев за столом у него в аудитории.

Перед уходом я оглянулась и увидела, как Стрейн стоит на темной лужайке. Его силуэт был окружен светом, льющимся из окон в гостиной. Стрейн излучал благодарность, заливал меня любовью. Вот что такое быть самоотверженной, быть хорошей, думала я. Как я могла считать себя беспомощной, когда его спасение было исключительно в моей власти?

На следующее утро в аудитории мистера Шелдона собрались двадцать шесть человек из списка Дженни. Парт на всех не хватило, и кое-кто из ребят просто прислонился к стене. Я никого не узнавала, видела только качающиеся и колеблющиеся лица, океан буйков. Миссис Джайлз велела мне встать рядом с ней и зачитать заявление, которое мы со Стрейном придумали накануне.

– Все непристойные сплетни, которые вы могли слышать обо мне и мистере Стрейне, не соответствуют действительности. Я распространяла о нем слухи, которые не должна была распространять. Я прошу прощения за обман.

Лица с недоверием смотрели на меня.

– У кого-нибудь есть вопросы к Ванессе? – спросила миссис Джайлз.

Поднялась одна рука. Дина Перкинс.

– Я просто не понимаю, зачем ты все это сочинила, – сказала Дина. – Это бессмысленно.

– Эмм… – Я посмотрела на миссис Джайлз, но та только пялилась на меня в ответ. Все на меня пялились. – Это не вопрос.

Дина закатила глаза:

– Я просто хочу спросить: зачем?

– Не знаю, – ответила я.

Кто-то спросил, почему я вечно сижу у него в классе.

Я сказала:

– Я никогда не сижу у него в классе.

Это было настолько наглой ложью, что пара человек засмеялись.

Кто-то еще спросил, все ли у меня в порядке «типа с головой».

– Не знаю, наверное, нет, – ответила я.

Вопросы продолжались, и я осознала очевидное: у меня не будет пути назад, после этого не будет.

– Ладно, – сказала миссис Джайлз, – довольно.

Всем раздали листочки с тремя вопросами. Первый: от кого вы услышали этот слух? Второй: когда вы его услышали? Третий: рассказывали ли вы о нем родителям? Когда я уходила, все двадцать шесть человек, склонив головы, заполняли опросники. Все, кроме Дженни. Она сидела, скрестив руки на груди и упершись взглядом в свою парту.

Когда я вернулась в «Гулд», родители уже собирали мои вещи. Кровать была голой, в шкафу было пусто. Мама не глядя совала что попало в мусорный мешок – мусор, бумаги, все, что лежало на полу.

– Как все прошло? – спросил папа.

– Что все?

– Ну, сама понимаешь… – Не зная, как это назвать, он помолчал. – Собрание.

Я не ответила. Я не знала, как оно прошло, не могла даже сообразить, что случилось на самом деле. Глядя на маму, я сказала:

– Ты выбрасываешь важные вещи.

– Это мусор, – ответила она.

– Нет, ты кладешь туда школьные штуки, мне они нужны.

Она отошла и позволила мне порыться в мусорном мешке. Я нашла сочинение с пометками Стрейна, его раздаточные материалы об Эмили Дикинсон. Я прижала бумаги к груди, чтобы родители не видели, что именно я хочу сохранить.

Папа застегнул мой большой чемодан, набитый одеждой.

– Начну перетаскивать вещи в машину, – сказал он, выходя в коридор.

– Мы уезжаем сейчас? – Я повернулась к маме.

– Давай, – сказала она. – Помоги мне прибраться.

Она открыла нижний ящик моего стола и ахнула. Он был набит мусором: смятыми бумажками, обертками от еды, использованными салфетками, почерневшей банановой кожурой. Несколько недель назад, прямо перед досмотром комнат, я в панике сунула все туда и забыла выбросить.

– Ванесса, господи!

– Если собираешься на меня орать, дай я сама все сделаю. – Я выхватила у нее мешок.

– Почему ты не можешь просто выбрасывать ненужное? – спросила она. – Боже, Ванесса, это же мусор. Мусор. Как можно копить мусор в ящике стола?

Сосредоточившись на дыхании, я высыпала содержимое ящика в мешок.

– Это негигиенично и ненормально. Знаешь, иногда ты меня пугаешь. Эти твои поступки, Ванесса, они просто не лезут ни в какие ворота.

– Вот. – Я засунула ящик обратно в стол. – Все чисто.

– Мы должны его дезинфицировать.

– Мам, и так сойдет.

Она оглядела комнату. Все по-прежнему было перевернуто вверх дном, но трудно было сказать, насколько по моей вине, а насколько из-за сборов.

– Если мы сейчас уезжаем, – сказала я, – мне надо кое-куда зайти.

– Куда тебе надо зайти?

– Десять минут.

Мама покачала головой:

– Никуда ты не пойдешь. Ты останешься здесь и поможешь нам прибраться.

– Мне нужно кое с кем попрощаться.

– Ванесса, с кем тебе нужно попрощаться? У тебя же нет никаких долбаных друзей.

Она смотрела, как мои глаза наполняются слезами, но непохоже было, чтобы ей стало меня жаль. Скорее она выглядела так, будто чего-то ждет. Так все смотрели на меня всю эту неделю – будто ждали, что я сломаюсь. Мама снова занялась уборкой, рывком выдвинула верхний ящик комода и принялась охапками доставать одежду. Что-то выскользнуло и упало на пол между нами – снимок, на котором мы со Стрейном стояли на деревенском причале. Какое-то время мы с мамой с одинаковым потрясением смотрели на него.

– Что… – Мама присела на корточки, потянулась к снимку. – Это что…

Я молниеносно нагнулась, схватила фотографию и прижала ее лицевой стороной к груди.

– Это так, ерунда.

– Что это? – спросила мама, протягивая ко мне руку.