Книга Девушка из Уидоу-Хиллз, страница 64 – Меган Миранда

По телу пробежал озноб. Получается, она травила меня всю жизнь – даже в детстве? То есть Эмма Лайонс была права? Она подсыпала мне эту гадость еще до хождения во сне? Доктор Кел сказал, что снохождение – побочный эффект снотворных.

С каким же чудовищем я жила?

Я прошла босиком в гостиную – экран по-прежнему горел. Может ли тут что-нибудь пригодиться?

– Арден, – прозвучал мамин голос за спиной. – Ты куда?

Скрип шарнира, щелчок – и весь свет погас.

Она вырубила электричество. Сомнений не оставалось: мать знала, что делает. Мы очутились в полной темноте, и вокруг меня начали смыкаться стены. Бежать некуда; я никогда отсюда не выберусь.

Я застыла на месте, ничего не видя в темноте, слыша лишь собственное учащенное дыхание и удары сердца, – пока холодные пальцы не схватили мой локоть.

Мать рванула локоть на себя, и я вскрикнула. В памяти возникло другое событие, другое время.

– Это он повредил тебе руку? – Ее шепот у меня над ухом.

– Да, – так же шепотом ответила я.

– Ладно, – сказала она, – я знаю, как тебе помочь. Пошли.

Пока мы шли по темному коридору, я вела свободной рукой по стене. Почувствовала, как открылась дверь, и меня обдало холодным воздухом.

– Сюда. – Мать подтолкнула меня к ступенькам. Единственный путь наверх, единственный выход. – Стой здесь, я сейчас.

И она закрыла за мной дверь.

Лестница в темноте. Сужающиеся стены, запах дерева. Я задрожала всем телом.

Мое единственное четкое воспоминание тех лет: стены, затхлая вода и ни единого выхода. И сейчас я сделала, вероятно, то же, что и тогда. Не повернула назад, а двинулась вперед. Поднялась наверх.

Я стояла посреди чердачной комнаты с единственным выходом – окном. Паника нарастала. Ограниченное пространство, один-единственный выход. Я бесшумно опустилась в кресло-качалку, уставившись в рифленое окно, пока глаза не привыкли к темноте.

Я выжидала.

Мне нужно было узнать правду. Выяснить все до конца у матери и разобраться с самой собой.

Дверь распахнулась, комнату наполнил аромат шоколада. Мать обошла кресло и встала между мной и окном. Ее силуэт выделялся на фоне слабого света луны. Я вдруг поняла, что лампочку выкрутила она. Она давно здесь хозяйничала.

– Вот, возьми. – Протянула мне чашку. – Снимет боль.

– Не надо. Я хочу услышать от тебя, что произошло двадцать лет назад.

Она поджала губы, потом ухмыльнулась.

– Ну что ж. Пей и поговорим.

Я взяла у нее из рук чашку и отхлебнула обжигающей жидкости.

Маленькая уступка в обмен на правду. Сколько мать рассчитывала в меня влить, чтобы я ничего не помнила? Чтобы не сопротивлялась? Что она собиралась со мной сделать?

– Что у меня с рукой? – спросила я, кивнув на левое плечо.

Беннетт имел на этот счет свое мнение, врачи – свое; своя версия была даже у Натана. Однако никто из них не знал точно.

Мать задрала голову.

– Ты правда ничего не помнишь?

Эмма Лайонс говорила, что доктор считал меня врушкой. Что в шесть лет я врала, потому что мать стояла рядом.

– Как это произошло?

– Несчастный случай. Ты неадекватно реагировала на одно из лекарств, заводилась… становилась неуправляемой. Арден, клянусь, у меня не было другого выхода. – Мать взмахнула рукой. – Мы стояли на лестнице – честно, ты бы погубила нас обеих, поэтому мне пришлось… Все случилось очень быстро: я хотела втянуть тебя обратно, но ты завопила, и я отпустила руку. Ты покатилась вниз. – Она покачала головой. – Я не хотела делать тебе больно, поверь. Я не виновата, что у детей такие хрупкие кости.

Вспышка. Меня хватают за руку – что-то хрустит, рвется. Я сжимаюсь в комок и падаю.

Ступени. Единственные ступени в доме вели в подвал.

И потом – боль; такая жуткая, что у меня перехватывает дыхание.

Ее лицо. Ее слова. «Ничего, ничего, спокойно, вот возьми…»

Все она. Всегда она.

Когда же мои недомолвки превратились в ложь? В шесть лет, в больнице, когда мать стояла рядом? Неужели она уже тогда подумала, что я все поняла и ей подыгрываю? Научилась выживать, как она?

Лекарства, которые она давала на ночь, провоцировали хождение во сне. Мать накачивала меня, чтобы я была спокойной и послушной, чтобы не мешала ей жить своей жизнью. Однако дети реагируют на такие вещи иначе, чем взрослые. У них возникает повышенная возбудимость, начинается снохождение.

– А мое исчезновение ты инсценировала?

Вся та история – обман.

Мать не спускала глаз с чашки, пока я не отпила еще глоток.

– Нет, все получилось само собой. По идее ты потерялась бы на пару часов, на короткое время. Твой кроссовок должен был направить поиски в лес, где ты якобы заблудилась и повредила руку. Но все повернулось иначе. Пошел ливень, кроссовок застрял в решетке, ну, ты знаешь. – Она передернула плечами. – История зажила своей жизнью, нам оставалось лишь не упустить момент.

Подвал. Четыре стены. Затхлая вода и камни. Невыносимый мрак и боль, от которой она меня якобы лечила. Провалы в памяти, когда я теряла сознание. Болеутоляющие в немереных количествах, чтобы поддерживать меня в том состоянии.

– Как я оказалась в трубе?

Мать выждала, пока я отхлебну еще, и я заметила в чашке белые гранулы снотворного. Сколько их достаточно для передозировки? Она знала? Ее это заботило?

– При таком внимании со всех сторон тебя обязательно бы нашли. Они раздобыли инфракрасные бинокли, так что я отвела тебя к одному из старых люков у реки. – Мать усмехнулась. – Боже мой, Арден. У меня чуть сердце не остановилось, когда тебя там не оказалось. Ты пропала! Я велела сидеть и не двигаться, но ты ж не послушалась.

Ее реакция во время интервью была подлинной. Я действительно пропала. Проползла по темным трубам к собственному спасению.

– Я понимаю, ты прошла через ужасное испытание… Зато мы столько с того поимели! Столько всего! И теперь можем поиметь.

Я больше не хотела ее слушать, не хотела терпеть ее присутствие. Я представляла для нее лишь возможность что-то урвать, дать истории новый виток, в очередной раз кинуть меня на расправу.

– Люди тебя послушают. Нас послушают. Тот парень хотел тебя подставить, а ты выжила – опять выжила.

– Хватит!

Я закрыла глаза, поняв, что каждую ночь, еще до Шона Колмана, мать накачивала меня этой мерзостью. Отсиживалась здесь наверху, пока я бродила в темноте, запирала меня снаружи. Хотела меня запугать, чтобы я сбежала или позвала на помощь? Выталкивала меня по ночам из дома, чтобы привлечь ко мне внимание? Рисковала моей жизнью, чтобы возродить историю? Чтобы люди заметили?