Книга Шипы и розы, страница 11 – Лана Каминская

– Мистер Андервуд, – важно произнёс батлер, подавая рубашку хозяину.

Тим быстро нырнул руками в рукава и пробежал пальцами по пуговицам, застегивая их.

– Иди-иди, – снова замахал он руками на дворецкого, с ужасом осознавая, что вот-вот и двадцать минут оттикают в голове, и мачеха увидит его бодрого, а не кислого и едва живого, как он задумывал.

Джонатан ушёл, а Тим тут же рванул на себе рубашку, смял её в комок и сунул под подушку. И вовремя, так как в дверь опять постучали.

– Войдите, – заплетающимся языком пробормотал «больной».

В спальню заскочила горничная.

Это была милая конопатая девчушка лет семнадцати, мигом смутившаяся и чуть не выронившая тяжелённый поднос, уставленный розетками и блюдцами с закусками, паштетами и тёплыми лепешками.

– А почему ты? – Тима хватило лишь на грубый вопрос, но он вовремя одумался и уже спокойнее и вежливее переспросил: – А миссис Андервуд не планирует меня навестить?

Горничная поставила поднос на столик у кровати, присела в вежливом поклоне и уставилась в пол, чтобы ещё больше не зайтись смущением.

– Нам передали, что вы очень голодны, и миссис Андервуд отправила меня первой. А сама она сейчас на кухне, проверяет суп и картофельный пирог. Их подадут вам с минуты на минуту.

– А подаст сама миссис Андервуд?

– Я так слышала, сэр. Она очень за вас переживает.

– Тогда передай ей, я очень жду.

– Конечно, сэр.

Девчонка опять присела, а после пулей вылетела из комнаты. Закрыла за собой дверь, прислонилась спиной к стене, мечтательно закрыла глаза, рисуя перед собой увиденный образ, и обречённо вздохнула, осознав пропасть, лежавшую между ней и прекрасным сыном хозяина.

После лепёшек, паштетов, пюре из зеленого горошка и пареной моркови принесли суп. И притащил его в фарфоровой супнице розовощекий поварёнок. Принёс, открыл крышку, облизнулся на пахнущий говядиной и свежей петрушкой пар, зачерпнул половником бульона и наполнил им суповую тарелку. Тим от злости того поварёнка тем половником чуть не пришиб. Уже занёс руку, но потом сделал вид, что чешет плечо, и скорее выгнал пацаненка обратно на кухню.

Когда подали пирог, то Тим уже чувствовал себя вулканом, внутри которого закипала лава. Мачеха никак не шла, подсылая к пасынку то одного, то второго, то третьего. И каждого из них Тиму приходилось выпроваживать со скоростью света, а затем снова и снова проверять, не выветрилась ли гвоздика с груди и шеи, всё так же ли небрежна прическа и не сдулась ли шишка на голове, которая была главным козырем во всей этой комедии.

Промучившись так несколько часов и даже вытерпев послеобеденный чай и прочитавшего ему утреннюю газету Джонатана, Тим в конце концов махнул на всё рукой, оделся, укрыл себя одеялом до подбородка и даже второе попросил, ведь за окном уже вовсю шумел дождь и в комнате начинало сыреть, и уставился в потолок, уже откровенно жалея, что повелся на развод приятелей и потащился в этот проклятый Девонсайд, где одни коровы, комары и глупые курицы. Так и лежал, пока не начало смеркаться и в дверь снова не постучали. И этот стук стал последней каплей.

– Да чтоб вам всем провалиться! – Тим жахнул по перине кулаком, свесился с кровати, взял в руки единственный, выживший в нелегкой борьбе с болотом, ботинок и швырнул его в сторону дверной ручки, при этом заорав: – Вам здесь мёдом намазано, что ли? Развели проходной двор! Пошли вон!

– Простите, – услышал он в ответ и замер от волнения. Мачеха! Она самая! А он, болван, горло дерёт и норовит всё испортить! – Привезли микстуру и мазь, но если сейчас неподходящий момент, то я зайду позже. Или передам с Джонатаном.

Ну, уж нет! Джонатана на сегодня было уже предостаточно.

И Тим, забыв про напускное страдание и показную слабостью, чуть не запутавшись ногами в одеялах, соскочил с кровати, бросился к входной двери и рванул ту на себя.   

– П-прошу п-простить, – начал заикаться он, зачем-то теребя пальцами концы рубашки и одёргивая ту на себе.

Руки так и хотели заправить ткань за пояс, и никакой речи не шло о чём-либо другом, а в голове совсем не укладывалось, как же так получилось, что собирался встретить мачеху в виде, непристойном для сына уважаемого банкира, а в результате встретил чуть ли ни в шубе.

– Я, наверно, не вовремя, – проронила Малеста и отвела взгляд от Тима. – Вот. – Она протянула пузырёк с жидкостью и круглую жестяную коробочку. – Примите лекарства и скорей ложитесь. Вам нельзя долго быть на ногах.

– Конечно-конечно, – забормотал Тим.  

Ногой отпихнул в сторону лежавший у самого порога злополучный ботинок, забрал микстуру и мазь и вдруг внезапно скривился и скрючился, словно у него не голова от удара должна была болеть, а живот – от зелёного горошка.

– Ай...

Малеста будто этого и ждала. Тут же развернулась и решительно переступила порог спальни, а ведь за секунду до этого уже успела подобрать платье, чтобы на следующем ударе сердца развернуться и уйти. Заботливо подхватила Тима под локоть и, поддерживая, довела до кровати, усадила ближе к подушкам, на которые Тим не замедлил повалиться с сильнейшим стоном.

– Вам надо срочно выпить лекарство.

Леди Андервуд засуетилась, не зная, то ли бежать за чайной ложкой на кухню, то ли просить слуг принести, то ли пытаться поискать в комнате. В конце концов, обнаружив ложку на столике, с которого ещё не убрали следы послеобеденного чаепития, Малеста схватила её, обернулась и увидела, как Тим уже разобрался с обвязанной соломенным жгутиком склянкой и принялся пить прямо из горла.

– Что вы делаете? Надо чуть-чуть!

– Пусть будет побольше. – Тим облизнулся. Микстура оказалась сладковатой, но резко отдавала лимонником. – Не хочу предстать перед отцом в таком жалком виде. Ведь жалком, да?

Зелёные глаза уставились на мачеху. И взгляд тех глаз был настолько полон грустной нежности, насколько сердце – ненависти.

Малеста на вопрос не ответила – подошла к кровати, села на краешек, взяла брошенную рядом с подушкой баночку, отвернула крышку и захватила пальцами немного густой, желтоватого цвета, кашицы.

– Позвольте, я помогу.

Она потянулась рукой к голове Тима, осторожно отвела прядь волос в сторону и дотронулась до шишки. Тим замер и, почти не дыша, смотрел на лицо мачехи, оказавшейся рядом с ним ровно настолько, насколько прежде оказывались только напомаженные девицы из салона мадам Лека. И если последние горячо сопели и пахли тяжёлыми виноградными духами, то от Малесты шёл едва уловимый аромат ландышей, но почему-то дурманил он больше, чем мускус и горькие специи.

Тим облизнул сухие губы.

– Вы простите, что я так... ботинком, – начал он, громко сглатывая, чтобы смочить такое же сухое, как и губы, горло. – Мне показалось, я видел у шкафа мышь. Вот и зарядил, а попал по двери.