Книга Прощание с первой красавицей, страница 34 – Диана Бош

В дверь просунулась белокурая стриженая голова и, ойкнув, тут же убралась.

— Доктор, доктор, она в себя пришла! — донесся из-за двери звонкий девичий голосок.

— Сколько раз тебе говорить, Маруся: не надо кричать! — ворчливо начал отчитывать ее хрипловатый бас, очевидно, доктор. — Подойди и скажи. У нас не площадь и не рынок, здесь кричать не принято.

— Ой, извините, Михаил Степанович, — пристыженно пробормотала Маруся.

— Проснулась? — Теперь в приоткрытую дверь до половины влез Даниил и широко улыбнулся. Выглядел он ненатурально счастливым, как непроспавшийся дядька на детском утреннике, вынужденный изображать Деда Мороза.

Мне почему-то стало обидно, и я хлюпнула носом.

— Так, так, так… — забасил врач, вероятно, тот самый Михаил Степанович, появляясь вслед за Даниилом и пропихивая его своим мощным телом в палату. — Что за сырость? Кого оплакиваем?

— Красоту, — капризно сказала я.

— Может, болит что?

— Болит. Душа. Как я теперь купальник летом надевать буду? С таким-то шрамом!

— Пустяки! — не проникся моими проблемами доктор. — Жива, здорова — это главное. Остальное — второстепенно.

Я возмущенно засопела и до конца осмотра не проронила ни слова. Когда врач ушел, убрав из меня трубки, Даниил присел рядом на краешек кровати и, вытирая с моих щек дорожки слез, сказал:

— Ну что ты расстраиваешься? Все будет хорошо! К счастью, ничего важного не задето.

— Задето! — не согласилась я. — Моя честь задета! Кто-то спокойно продырявил меня, и теперь мне придется, как монахине, в платьях под горло ходить.

— Глупости, — уверенно возразил Дан. — Откуда ты знаешь, что у тебя там на самом деле останется от раны? Может, и видно ничего не будет. А если все-таки след окажется заметным, мы сделаем косметическую операцию. И не такие шрамы убирают. Зашьют, залатают — будешь как новенькая.

— Фу, Даниил Сергеевич, — еще больше возмутилась я, — что за термины! Как в сапожной мастерской!

Дан наклонился, чмокнул меня в нос и удовлетворенно произнес:

— Чувство юмора — гарантия быстрого выздоровления. Теперь я за тебя спокоен.

— Да? — завредничала я. — А если у меня осложнения будут? Потрогай, какое плечо горячее!

Дан прикоснулся, и я тут же заорала:

— Ой, больно!

— Совершенно нормальная температура, — пожал плечами муж, не обращая внимания на мои вопли. — Поверь мне как старому израненному коню, потерявшему здоровье в боях.

— Ага, ты меня просто утешаешь.

— Честно, зуб даю! — Дан скорчил уморительную физиономию, щелкнул ногтем по зубу и провел затем им по шее.

Я засмеялась и тут же охнула.

— Кстати, я только что от главного врача. Ранение у тебя не тяжелое, пуля прошла навылет, легкое не задето. Скоро будешь бегать!

— Неправда, — усомнилась я.

— Правда, правда! Ты только не нервничай, отдыхай, а я сейчас на работу. Как освобожусь, опять к тебе приду. Хорошо?

— Плохо, — вздохнула я. — Но работа — это святое.

— Можно? — В палату впорхнула Любимцева и тут же шарахнулась обратно. — Ой, я лучше в коридоре подожду.

— Входите, входите, я уже ухожу! — крикнул ей Дан.

Любимцева принесла с собой запах цветов и сладкой ванильной карамели. Выглядела она веселой и резко помолодевшей. Что именно так подействовало на Людмилу Анатольевну — цианид или новый роман, я выяснить не успела, потому что она затарахтела без остановки:

— Меня сегодня выписали, представляешь? Я уже уходить собралась, как вдруг узнаю, что в больницу привезли тебя! Так я в магазинчик внизу забежала, а затем сразу к тебе. Вот кефирчик купила, печенье, молочко, яблочки. Тебе надо кушать, сил набираться. Какой кошмар! Что за напасть такая? Мне начинает казаться, будто кто-то устроил планомерную зачистку кадров газеты «Любимый город». Как ты себя чувствуешь, плечо болит?

— С какой стати, разве что-то случилось? — съехидничала я. У Любимцевой вытянулось лицо. Мне стало стыдно, и я уже человеческим тоном сказала:

— Болит, Люда. Особенно, когда рукой шевелю. А если не дергаться, то ничего, жить можно. Налей мне, пожалуйста, чего-нибудь попить.

Любимцева с готовностью откупорила бутылку с молоком. Я поморщилась, но спорить не стала.

С детства не люблю молочные продукты и манную кашу. Особенной моей ненавистью пользуется домашняя простокваша. Может быть, я бы и не знала о столь сильном чувстве, если бы не один случай.

Как-то раз, в детстве, моя старшая подруга, будучи большой любительницей домашней простокваши, решила приобщить к ней и меня. Мои протесты были восприняты как скромность и еще — как блажь человека, ничего не понимающего в жизни.

— Как ты будешь расти без молока?! Ведь это самый необходимый продукт! — убеждала меня она.

Подруга была старше на два года и обладала большим жизненным опытом. В общем, она меня убедила. Я поднесла чашку к губам, сделала глоток и поняла, что попала. Эта простокваша была на порядок ужаснее любой другой! В ней было полно крупных осклизлых комочков, которые я так ненавижу. Самый же кошмар состоял в том, что выплюнуть то, что оказалось у меня во рту, я не могла — воспитание не позволяло. Но и проглотить тоже была не в состоянии: тогда бы я просто умерла от брезгливости. Вот так я и сидела — судорожно сжав чашку и багровея лицом.

К счастью, подруга оказалась человеком добродушным и жалостливым. Сообразив, что самостоятельно я из столь неловкой ситуации не выпутаюсь, она вынула чашку из моих побелевших пальцев и гаркнула:

— Чего стоишь? Беги в туалет!

Позже я сидела, вытирая полотенцем слезы, а подруга извиняющимся тоном говорила:

— Если бы я знала, что ты ее так ненавидишь, ни за что бы не стала уговаривать пить.

Почему-то остальные молочные продукты тоже вызывают у меня антипатию, и сейчас я с трудом отпила четверть стакана молока и поставила его на тумбочку. В этот момент в палату влетела фигуристая молодая медсестра в коротеньком, каком-то куцем халатике, деловито выпустила струю из шприца и безапелляционно заявила:

— Посетителей попрошу удалиться. Больной надо отдыхать!

— Я нормально себя чувствую, — попыталась я сопротивляться.

— Тихий час! — испепелила она взглядом нас с Любимцевой.

«И за что ж, тебя, родная, господь-то так обидел? — подумала я, глядя на юную медичку. — Ни воспитания, ни обаяния».

Но озвучивать свои мысли, само собой, я не решилась. А то еще воткнет мне в отместку иголку так, что та из солнечного сплетения вылезет… Уж лучше промолчать. Но, видимо, я уже успела ей чем-то досадить, или царь небесный совсем на ней крест поставил, к тому же и руки медсестре воткнув не туда, куда следует, да обратной стороной, потому что барышня размахнулась и всадила мне иголку в середину ягодицы, прямиком в седалищный нерв. Ногу сразу свело.