Книга Утесы Бедлама, страница 64 – Наташа Полли

Рафаэль достал деревянный обод из своей сумки. Он крепился на петлях и имел бронзовую застежку. На нем были вырезаны драконы, окруженные плющом и деревьями. Рафаэль держал его обеими руками, а затем отпустил. Обод не упал, а начал аккуратно вращаться между его руками, словно он держал пару магнитов. Но магнитов не было. Рафаэль убрал руки. Позолоченные глаза драконов мерцали, пока обод вращался в воздухе.

– Это белое дерево? Но в деревне ничего… – Я замолчал, вспомнив игрушечную лошадку и древесные опилки у Инти.

Рафаэль дотронулся до дерева рядом с нами.

– Эти деревья молодые. В деревне все построено из древесины деревьев, растущих в глубине леса. Там меньше лесных пожаров. Чем старее дерево, тем лучше его подъемная сила. Вот как подмостки в деревне выдерживают вес зданий. Я не знаю, что в нем, но оно работает. Готовы?

Я кивнул.

Рафаэль взял обод и снял ружье.

– Возьмите. – Он опустился на колени в снегу. – Когда я застегну обод, он возьмет на себя вес вашей ноги. Вам придется опираться на нее, чтобы не упасть.

Я замер. Рафаэль окинул меня взглядом и застегнул обод над шрамом вокруг моей больной ноги. Все произошло так, как он сказал. Неожиданно я почувствовал, будто левая нога исчезла. Я словно сел. Боль в шраме исчезла, и меня потянуло в сторону, как будто кто-то начал поднимать меня. Но я вовремя спохватился, и мне действительно пришлось наклониться вперед или точнее распределить вес так, как если бы моя нога была полностью здорова. После столь долгой хромоты это ощущалось как наклон влево.

Я дотронулся до обода. Он был гладким, без углублений, но с заметными ячейками в древесине. Инти отполировала его и покрыла лаком, чтобы он не пропускал влагу. Я медленно шагнул вперед. Равновесие было шатким, но ничего не болело. Я слишком много думал об этом и быстро споткнулся. Рафаэль поймал меня за локоть и выпрямил, затем отошел назад и выставил руки в качестве поддержки. Я пошел вперед, на этот раз удачней.

– Но… мне не больно.

– Хорошо. Пройдите еще. В корнях.

Я взял его за руку, и в течение нескольких минут Рафаэль поддерживал меня, пока я не смог идти самостоятельно. Его рука, как и всегда, была холодной, но он застегнул свой сюртук на все пуговицы. Его кожа по-прежнему была бледной, а волосы стали темно-рыжими. Теперь было сложно определить, какой он национальности.

– Нам нужно идти, – сказал Рафаэль. Должно быть, он ощущал мою дрожь, но промолчал. – В путь?

Я кивнул, плохо соображая. Я никогда не чувствовал себя таким счастливым. Но любому идиоту было понятно, что Рафаэль дал мне деревянный обод, чтобы я начал доверять ему, хотя вряд ли он собирался пристрелить меня сейчас: выстрел услышали бы в деревне.

Я медленно пересек соль. Всю неделю Рафаэль запрещал мне делать это, и теперь мое сердце выпрыгивало из груди. Дыхание стало отрывистым, потому что я дрожал. Я представлял, как в нас полетят стрелы, но ничего не произошло. В деревьях было тихо.

– Пойдемте, – велел Рафаэль. – Что бы вы ни увидели, не останавливайтесь и не смотрите. Продолжайте идти и не отходите от меня. Они поверят, что вы не иностранец, если мы будем держаться вместе.

Я едва не рассмеялся.

– Как они могут поверить, что я не иностранец? Посмотрите на меня.

Рафаэль обернулся.

– Посмотрите на меня. Я угасну еще сильнее. Они уже видели священников со светлыми волосами.

– Что это вызывает?

– То же, что и каталепсию. Пойдемте, – повторил он, словно мы собирались прогуляться. Я последовал за ним, не зная, ведет ли он меня к могиле, вырытой где-то в лесу, или к цинхонам. Нога по-прежнему не болела.

В пятистах ярдах белые деревья росли плотнее, чем на границе. Земля была покрыта их корнями, которые иногда скручивались, образуя странные арки и узлы в почве. Пыльца все четче обрамляла наши движения, чем дальше мы заходили в лес и чем дремучее он становился. Было очень холодно, но вместо снега ветер приносил со скал лишь белые крупицы, похожие на пыль. Когда я обернулся, полоса дневного света казалось очень далекой. Под кроной деревьев не было другого света, кроме сияния пыльцы. Ветви были такими густыми, что вряд ли пропустили бы солнечные лучи даже без снега в кроне.

В лесу кипела жизнь, даже активнее, чем я думал. Воздух над нашими головами был изрезан полосками света там, где порхали птицы, летучие мыши и насекомые, переносящие холод. Где-то – не так далеко, как мне хотелось бы, – проревел медведь. Рафаэль помедлил, но не из-за этого. На краю тропы, по которой мы шли, росло дерево, наполовину обвитое плющом.

Дерево росло вокруг чего-то: ветки изгибались причудливым образом. В некоторых местах с коры свисали лохмотья. То, что обвивали ветки, словно вырвалось из них. Но когда мы подошли ближе, я понял, что одна ветка словно держала человека за ребра. Другая, наполовину сломанная изнутри, очерчивала плечо и руку. Ствол дерева оплетал свечной плющ, который все еще цвел. Падая, лепестки оставляли в воздухе, наполненном пыльцой, золотые линии. Рафаэль отвернулся. Мы оба молчали. Он не хотел знать, что я видел дерево на рисунке или что я знал, что на его плечах были родинки. Не хотел он слушать и то, что мой отец пересек границу, пытаясь найти его.

Некоторые из сломанных ветвей были толстыми, но их можно было перерубить топором. Но для этого нужно было иметь топор и знать, что Рафаэль еще жив. Я видел, каким бледным он стал всего после одной ночи, проведенной на холоде. К тому моменту, когда папа нашел его, он провел в лесу сорок лет: сорок лет дерево медленно затягивало его, сорок лет мох, плющ, хвоя и пауки пытались прибрать его себе. Чтобы убедиться, что Рафаэль не был вырезан на коре, нужно было долго всматриваться в дерево, и даже после этого было бы безумием проверить его пульс. Это была страна жертвоприношений. Папа решил, что обнаружил мертвеца.

– Как ваша нога? – спросил Рафаэль.

– Хорошо. Спасибо.

Когда несколько лепестков упали ему на руку, он смахнул их. Он крепко сжал четки. Несколько обезьян взвизгнули и бросились врассыпную, заметив нас. Их хвосты оставляли вихри следов в пыльце. Было трудно представить, что нас до сих пор не заметили.

Рафаэль словно прочитал мои мысли.

– Нас бы услышали, если бы захотели.

– Но все остальные…

– Приходили сюда одни, без разрешения, без священника.

Я едва не спросил, с кем пришел мой папа, но вовремя сдержался.

Мы оба посмотрели на деревья вдалеке от нас, в которых мелькнул кто-то размером с человека. Я застыл на месте, решив, что там стоит человек, но им оказалась маркайюк. Она повернула голову, словно смотря нам вслед. Она напоминала статую с кладбища, но затем я с грустью осознал, что скульпторы могли раз за разом использовать один и тот же образец.

– Разве мы не ушли слишком далеко, чтобы привести их в действие? – тихо спросил я.