Книга Сердце убийцы, страница 101 – Мика Ртуть

Дайм на мгновение зажмурился. Не наводило! До сего момента — вот совсем! Но Светлейший, как обычно, и в эту бочку меда налил своей паранойи. То есть мудрости.

— Люкрес совершенно случайно отправил тебя в Хмирну, не так ли? Ничто не предвещало, и вдруг — ты в гостях у Дракона. Того самого, который с самого Черного бунта закрылся в своей Хмирне и послал весь остальной мир лесом. Когда Дракон последний раз принимал имперских послов, напомни старику?

— Э… — Дайм замялся, судорожно пытаясь припомнить. — Кажется, в двенадцатом году…

— Прошлого столетия, мой мальчик, — усмехнулся Парьен. — Никто не придал этому значения, ты заметил? Как будто посольство в Хмирну — самое обычное дело.

— Действительно… такое ощущение, что о Драконе все просто забыли.

— Именно. Он вроде как присутствует в реальном мире, но в то же время он — легенда. Миф. Поинтересуйся как-нибудь на досуге мнением своих подчиненных о хмирском императоре, услышишь много интересного.

— Похоже, в ближайшие годы досуг мне не светит.

— Какая проницательность! Ты ешь, ешь рогалики, в твоем нежном возрасте следует хорошо питаться.

Дайм чуть не взвыл. Ему семьдесят, он на пороге первой категории, а Светлейший по-прежнему считает его ребенком!

— Вот-вот, Дамиен. Ты тоже заразился образом мыслей бездарных. Твоим старшим братьям, Анри и Норманну, еще нет ста — но они уже старики, даром что к их услугам лучшие целители империи. Ты же по-прежнему юноша.

— Хоть не безмозглый подросток, — огрызнулся Дайм.

— Ну… — насмешливо протянул Светлейший. — Некоторые с годами не взрослеют. Но это не про тебя, мальчик мой, определенно не про тебя.

Не желая отвечать на очередную провокацию, Дайм вцепился зубами в рогалик с клубникой. Светлейший засмеялся, щелкнул пальцами, и на тарелку Дайма посыпались еще рогалики — абрикосовые, апельсиновые, шоколадные…

— Что-то мне подсказывает, Светлейший, что слухи о вашем возрасте несколько… э-э… не соответствуют. И что Ману Одноглазого вы знали лично.

— Может и знал. Но среди его учеников точно не было светлого шера Жерара Парьена, — ухмыльнулся Светлейший. — Да и мой возраст совершенно не имеет значения.

— Конечно, учитель. Разумеется, учитель. — Дайм сложил руки лодочкой и мелко закивал по хмирскому обычаю.

Светлейший предсказуемо засмеялся.

— Рад поднять вам настроение, учитель.

— И не вздумать взрослеть и становиться пафосным пнем, как Чжан Ли! — Парьен погрозил Дайму пальцем. — Поверь, жить на полном серьезе — убийственно скучно.

— Хорошо, учитель, я с удовольствием сменю должность главы МБ на цирковой фургон.

— Хм… а разве есть какая-то разница? — подмигнул ему Светлейший, вытаскивая из чашки с недопитым шамьетом белого кролика в красной жилетке и с часами-луковицей в лапах.

— Пожалуй, никакой, — согласился Дайм.

Как ни странно, настроение у него было солнечным, как день за окном. И даже перспектива встретиться с Ману Одноглазым и всей его Школой Безумных Маньяков не пугала. Подумаешь, ему всего-то и надо, что найти Глаз Ургаша и не позволить Ману возродиться. А там, чтобы два раза не вставать, окончательно упокоить Мертвого бога. Сущие мелочи!

— Вот теперь я вижу, что ты готов к свершениям во славу империи. Кстати, мешать возрождению Ману не обязательно. Просто найди Глаз Ургаша и разберись, что же творится в Валанте, а заодно и со своей личной жизнью. И про ирсидских герцогов не забудь! Контрабанда — это серьезно, мой мальчик.

— Как скажете, Учитель.

— Вот и хорошо, вот и чудесно! В порту тебя ждет корабль. Да, имей в виду, о Глазе Ургаша император не знает. Ни к чему его пока волновать, может быть это всего лишь моя старческая блажь.

— Вот только бороду с ромашками не надо, — взмолился Дайм. — Это уже слишком для моей нежной детской психики.

Светлейший от души рассмеялся, даже слезу утер.

— Ладно, ладно. Пожалею твою хрупкую детскую… Ох, Да-айм! Растешь, определенно растешь!

— Скоро на горшок сам ходить буду, — светло улыбнулся Дайм. — Вашими молитвами, о мудрейший.

Светлейший не ответил. Он лишь довольно прижмурился на солнце и взялся за чашку. Несколько минут он молчал и с совершенно счастливым видом цедил шамьет.

Дайм тоже молчал. В конце концов, рогалики с кухни Светлейшего — это самая вкусная вещь на свете. Эту простую истину он усвоил еще в тринадцать лет, и с тех пор ничего не изменилось.

— Ну-с, а теперь тебе пора, — допив шамьет, посерьезнел Парьен. Это прочитаешь уже в дороге. «Семерочка» отплывает через полчаса.

Парьен вынул из воздуха, то есть взял со стола в кабинете, запечатанную весами в круге папку и подал Дайму.

— А как же подарки от Ци Вея?

— Их уже погрузили на шхуну. Твой сундук тоже, — ответил Парьен, подмигнул и… нет, не растаял в воздухе, как балаганный «Страшный Колдун», а поднялся с кресла и вышел из комнаты. Ножками, как обычный человек. И дверь за собой закрыл.

Дайму осталось лишь пожать плечами и быстрее управиться с утренним туалетом. Схватив так и не разобранную сумку и сунув в нее папку, он вышел в сад через высокое, от пола до потолка, окно и свистнул Шутнику.

Странно, что Парьен выбрал для него путь по реке — даже на самом быстром корабле до Суарда добираться десять дней, что на четыре дня дольше, чем верхом. Но не спорить же! Со Светлейшего станется в этом случае предложить ему отправиться на верблюдах, а верблюда вынуть из кармана.

М-да. Стоило ли взрослеть, чтобы понять, что жизнь есть балаган, а Светлейший в нем — директор?

«Семерочка» оказалась старым корытом, а шкипер — неопрятным типом с потрепанной подзорной трубой, болтающейся на груди поверх некогда изумрудного суконного камзола. Суетящиеся со швартовыми и парусами матросы были под стать: в обносках, заросшие и диковатые. На этом корыте не предполагалось пассажирской каюты, и Дайму достался закуток старшего помощника: три на четыре шага, подвесная койка, сундук и лампа с полудохлым жуком под потолком, за который Дайм цеплялся макушкой.

— Завтрак для вашей светлости на кубрике, — щербато осклабился шкипер и, покачнувшись, подмел воображаемой шляпой палубу, уверенный, что блещет изящными манерами.

«Все же Парьен издевается», — подумал Дайм, увидев дергающего себя за бороду кока и овсяную кашу с солониной на покрытом серой тряпкой столе. Но, попробовав, переменил мнение: от такого завтрака не отказался бы и сам император — если бы прежде, чем есть, закрыл глаза.

— Вы это, вашсветлсть, не думайте, — пробурчал кок, подавая удивительно ароматный чай. — Наша «Семерочка» только с виду тихая, а как пойдет, никто не угонится. Она ж на синем жемчуге, родимая.

Дайм чуть не поперхнулся. Такое корыто на синем жемчуге? Да одна жемчужина стоит больше, чем вся шхуна вместе с командой. А кок тем временем продолжал: