Онлайн книга «Отрезанный мир»
— Будь я проклят, если знаю, — честно сказал я. С краю пляжа высилась короткая скала высотой в восемь или девять футов, и позади неё я видел деревья. Похоже, что это был какой-то прибрежный лес. Развернувшись, я увидел, что океан протирался позади нас насколько хватало глаз, отбрасывая блики волнами. Где бы мы ни были, пейзаж был идиллическим, чуть ли не сошедшим со страниц иллюстрированной книги. Роуз встревоженно спросила: — Нам надо бежать дальше? Они смогут последовать за нами? Я покачал головой: — Не думаю. Крайтэки Тириона формально являются крайтэками Иллэниэлов, но если они были плодами его дерева, а так и было, то они лишены дара. Только дети Лираллианты будут его иметь. Она странно посмотрела на меня: — Ты мог бы просто сказать «да». А теперь я хочу, чтобы ты всё это мне объяснил. Я так и сделал — время у нас теперь было. Роуз Торнбер, сама не будучи магом, обладала острым умом и цепкой памятью, и она годы прожила рядом с моей семьёй и другими магами. Много времени рассказ не занял, хотя моё объяснение дара Иллэниэл было для неё новым. — Но откуда он у тебя? — спросила она в конце. — Судя по твоим словам, его должны иметь лишь дети Пенелопы, и Линаралла, поскольку она — дочь Лираллианты. — Не уверен, — уклонился я от ответа. У меня были подозрения, но я пока не готов был их рассмотреть. Роуз сжала губы, зная, что я недоговариваю, но промолчала. Затем она поёжилась, и потёрла плечи. Шедший со стороны океана бриз холодил. В обычной ситуации я просто создал бы вокруг нас сферу с тёплым воздухом, но я хорошо понимал, каким опасным мог быть этот мир. В этом месте он мог казаться безопасным, но я не собирался этому доверять. Вспомнив о своих мешочках, я открыл самый крупный из них, и осторожно вытащил оттуда одно из самых хитрых моих приспособлений — большое шерстяное одеяло. Оно не было зачарованным, и в нём не было ничего особенного. Но, учитывая обстоятельства, сейчас оно было самой ценной из моих вещей. В прошлом меня обвиняли в паранойе. Мои особые мешочки были наполнены всякой всячиной для использования в маловероятных ситуациях. Большая часть этих предметов была зачарована, зачастую в целях вершения насилия, но я также выделил место для вещей типа одеяла, и годами оставлял их нетронутыми. Порывшись в сундуке, с которыми был связан мой мешочек, я нащупал бумажный свёрток. Я с надеждой вытащил и его тоже. Это был сушёный брикет походного хлеба. Передав одеяло Роуз, я развернул бумагу, но, к моему разочарованию, хлеб оказался заплесневелым. Такова была судьба даже самых лучших продуктов долгого хранения, оставленных лежать десять лет в тёмном месте. Я сделал себе мысленную пометку создать маленький стазисный ящик, поместившийся бы в сундуке, чтобы хранить еду бесконечно долго. «Когда я в следующий раз окажусь выброшенным на незнакомый берег, это не станет проблемой», — пообещал я себе, тихо посмеиваясь. — Что такое? — спросила наблюдавшая за мной Роуз. — Просто посмеиваюсь про себя, — признался я. — Я думаю о том, чем запастись на случай, если ещё раз потеряюсь в глуши. Роуз махнула руками на окружавший нас пляж: — Сейчас это не кажется такой уж странной мыслью. — Пенни всегда говорила, что я — параноик, — сказал я ей. Она покрепче завернулась в одеяло: — Где ты его взял? — Пенни купила его для меня. — А твои плесневелые сухари? Я пожал плечами: — Пенни. Роуз бледно улыбнулась, и в уголках её глаз появились морщинки: — Не думаю, что она считала тебя параноиком. Ей просто нравилось тебя подкалывать. — Она понюхала одеяло, затем отцепила от него нечто, похожее на несколько сухих веточек. — Лаванда? — Ага, — ответил я, и мой взор затуманился. — Она сказала, что в сундуке оно станет затхлым, поэтому уложила вместе с ним лаванду, чтобы поддерживать свежесть. — От воспоминаний об этом у меня сжалось горло, и я склонил голову, уткнувшись лицом в колени. Последние несколько дней я беспокоился только о том, чтобы прожить неделю, но сейчас, когда солнце грело мне волосы, а лицо обдувал свежий бриз, всё навалилось на меня разом. Я пытался сдержать слёзы, но несмотря на мои усилия, мои плечи начали сотрясаться. Роуз накинула конец одеяло мне на плечи, притянув меня к себе, и закутав в мягкую шерсть. Она ничего не говорила, и даже не пыталась меня обнимать. Она была вдовой достаточно долго, чтобы знать, что словами тут не поможешь, а объятия другой лишь усилят боль от тоски по моей жене. Вместо этого она сидела рядом со мной, крепко укутав нас в одеяло, и положив ладонь мне на спину. И я был благодарен за это. Когда моя буря миновала, а щёки высохли, она сказала, глядя на волны: — Полностью это не пройдёт никогда. Порой у меня проходят недели или даже больше без всяких происшествий, а потом что-то напомнит мне, и всё возвращается, почти с такой же болью, как в первый день. Это может быть что угодно — запах кожи, или очертания отбрасываемой деревом тени. Старые воспоминания оживают, и я внезапно теряюсь. У меня ныло в груди: — Как ты это выносишь? — Никак, — ответила она. — Поначалу я делилась горем с детьми. Это казалось естественным. Они тоже горевали, и я хотела, чтобы они помнили. Но они были маленькими, и со временем их воспоминания о нём потускнели, а в месте с воспоминаниями ушло и горе. Я наконец осознала, что делаю им только хуже… они шли на поправку, а я лишь заново открывала старые раны, поэтому я перестала показывать им свою тоску. Я закрывалась в своей комнате, и оставалась там, пока та не проходила. Шли годы, и я убедила себя, что я в этом одна. Память о Дориане была моей ношей, и я считала, что если сброшу со своих плеч эту печаль, то получится так, будто Дориана никогда и не существовало. — Это же неправда, — сказал я ей. — Я часто думаю о нём, и даже если твои дети забыли, то я уверена, что Элиз горюет не меньше тебя. Роуз кивнула, шмыгнув носом: — Как мать, я это понимаю. Но для одиноких людей с разбитым сердцем истина часто неудобна. Мы держим боль ближе к своим сердцам, и притворяемся, что кроме нас её никто не чувствует. Думая о Роуз, одиноко плачущей в своей комнате, я пожалел, что не сделал для неё за эти годы больше. Мы с Пенни держали её и её семью близко, пытаясь облегчить ношу, но спасти людей от внутренней боли было невозможно. Я сам провёл достаточно ночей в своей тёмной и пустой спальне, чтобы отлично это понимать. Я взял её за руку: — Отныне мы будем вспоминать о нём вместе. Когда такое случится ещё раз, не бойся поделиться со мной. Роуз прислонилась головой к моему плечу: — Ладно, но только если ты позволишь мне сделать для тебя то же самое. |