Книга Писатели и любовники, страница 12 – Лили Кинг

Держу книгу и воображаю, что это я ее написала, воображаю, что держу в руках свою книгу.

– Думаете, он знает, что это название уже использовали? – спрашиваю я, надеясь, что Сайлэс не заметил моего голода.

– Может, стоит ему сказать.

– Положи это на музыку, дядя. – Изображаю, будто кричу это в гостиную. – Получится хит³⁷.

Читаем цитату на передней сторонке обложки: “Колтон всегда выдавал нам правду и красоту целыми лопатами, а тут предлагает проблески возвышенного”.

– Мне б немножко проблесков возвышенного не помешали, – говорит Сайлэс.

Перевертываю книгу, чтобы поглядеть, каков он с виду, этот Оскар Колтон. Сайлэс разглядывает фотографию вместе со мной. Снято сбоку, на переднем плане – плечо, локоть на колене, бицепс напряжен. Смотрит в объектив угрожающе. Контраст белого и черного такой чрезмерный, что лицо словно бы вырезано подобно каменному лицу у Энсела Адамса³⁸, а лобовое освещение превратило зрачки в булавочные точки.

– Зачем мужчины рвутся выглядеть вот так на своих авторских фотографиях?

– Глубина моих мыслей ранит меня, – отвечает Сайлэс скрипучим голосом.

– Именно. Или… – подражаю я ему, – мне придется убить вас, если вы это не прочтете.

Смеется.

– Тогда как женщинам… – снимаю с полки книгу авторши, которую обожаю, – приходится угождать. – Снимок вторит моему утверждению безупречно. Широкая виноватая улыбка на лице у авторши. Машу книгой перед носом у Сайлэса. – Прошу вас, любите меня. Пусть и романистка-лауреатка, на самом деле я милая безобидная личность.

Вытаскиваем еще сколько-то книг из шкафа, и все они подтверждают мою гендерную теорию.

– А вы б как позировали? – спрашивает Сайлэс.

Скалюсь и показываю ему два средних пальца.

Смеется опять. У него сколотый передний зуб – гладко срезано по диагонали с уголка.

Мюриэл ведет к нам своих подруг.

– Вы в прошлую среду читали в группе? – спрашиваю я.

– Читал.

– И что у него было с руками?

– Наверное, все плохо. Сложил их за спиной.

– А что это значит?

– Никто не смог мне объяснить. Раньше такого не видели. – Он вновь засвечивает свой зуб. Кажется, вердикт Оскара его не очень заботит. – А вы над чем работаете?

– Я официантка.

Щурится.

– Что пишете?

– Роман.

– Внушительно.

– Вожусь с ним шесть лет, и все еще ни полного черновика, ни названия. Так что, наверное, не слишком-то внушительно. Вы на следующей неделе придете?

– Не знаю. Возможно, это для меня слишком религиозно все. Слишком много вербального коленопреклонения.

– Правда? – Мюриэл все это представила мне по-другому.

Сайлэс медлит.

– Это на самом деле не свободный и открытый обмен соображениями. Люди просто конспектируют все, что бы он ни сказал. – Склоняется и изображает, как пишет в крошечном блокноте. – Да еще вот эта мелочь: он однажды сказал, что за каждой строкой диалога должно стоять хотя бы два тайных мотива, и я спросил, а что, если персонаж просто хочет узнать, который час. Все ахнули. И тишина. Хотелось бы побольше обсуждения. Или, может, мне не нравится избыток правил.

Мюриэл с подругами нависают над ним сзади. Сайлэс слегка смещается, поворачивается к ним спиной. По-моему, не сознательно.

– Вы сами не ходили туда?

– Нет, я работаю по вечерам.

Он смотрит на меня так, будто это не вся правда, и начинает было говорить что-то, но тут влезает Мюриэл.

– Глядите, вот всамделишные люди из всамделишного мира, – говорит она.

Представляет нас друг другу. Одна дама – инфекционистка, специализируется на исследованиях СПИДа, вторая возглавляет некоммерческую структуру в Джамейка-Плейн³⁹. Обе накрашены, при браслетах и в платьях не из “Ти-Джей Макс” во “Фреш Понде”⁴⁰. Сюда к нам они перебрались ради Сайлэса и осыпают его вопросами. Выплываю из разговора – и прочь из комнаты.

Денег на экземпляр “Гром-шоссе” у меня нет, но иду вдоль очереди из коридора в гостиную, а оттуда в обеденный зал. Сворачиваю в кухню и гляжу на автора через окошко в створках дверей. Автор – спиной ко мне, через столик, прижимает к груди книгу, которую он только что подписал, над ним нависает миниатюрная сутулая женщина. Она все еще говорит что-то, а он уже тянется к экземпляру следующей читательницы. Мне видна только его спина, из-под воротника выглядывает кромка синего галстука, под белой сорочкой выпирает лопатка, он выводит автограф. Точеное ли и раздраженное ли у него лицо, как на той фотографии, я сказать не могу.

Все поверхности в кухне уставлены противнями и подносами с закусками. Каждые несколько минут появляется официантка – за добавкой. Странно не быть среди тех, кто в фартуке и с пучком на голове.

– Инжир в прошутто? – спрашивает она, все лицо в перекрывающихся веснушках.

– Ой, спасибо вам большое, – говорю я, пытаясь выразить нашу с ней связь. Беру с подноса инжир, а из другой ее руки салфетку. Меня тоже раздражает, когда люди в таких случаях не берут салфетку. – Спасибо, на вид – объеденье. – Но она уже подалась к группе в кухонном уголке.

Когда я возвращаюсь в библиотеку, Сайлэса там уже нет, женщин из всамделишного мира – тоже, а Мюриэл спорит о Кормаке Маккарти⁴¹ с тремя усатыми дядьками.

Асфальт на закате багров. Бредем посреди проезжей части с холма вниз. Солнце село, но его жар все еще висит в воздухе. От голосов на тусовке у меня до сих пор звенит в ушах. Обсуждаем книгу под названием “Смута”, которую я прочла и передала ей. И уж так она ей понравилась, что мы перебираем сцены, которые особенно запали нам в душу. Это особое удовольствие, особая близость – любить книгу вместе с кем-то еще. Краткая биография на задней сторонке обложки гласит, что автор книги, Дж. Г. Фаррелл⁴², погиб на рыбалке – его смыло в море шальной волной.

– Как думаешь, это не ирландский ли эвфемизм для самоубийства? – говорю я.

– Может быть. Выходишь такой за хлебушком. И если его там не оказывается, тебя смывает шальной волной.

Обожаем ирландскую литературу, обе. У нас уговор: поедем вместе в Дублин, когда будут деньги.

Рассказываю ей, что, по словам Сайлэса, вечера по средам отдают культом.

Она осмысляет.

– Ну, многие там хотят быть Оскаром, а кое-кто хочет с ним переспать. Может, вот что смахивает на культ.

– А ты где в этом спектре?