Книга Учение о цвете, страница 40 – Иоганн Вольфганг Гете

* * *

Каждый человек смотрит на готовый и упорядоченный, оформленный, совершенный мир в конце концов только как на материал, из которого он старается создать для себя особый, к нему приспособленный мир. Дельные люди хватаются за него без колебаний и орудуют с ним в пределах возможного; другие нерешительно ходят вокруг да около; некоторые сомневаются даже в его существовании.

Кто достаточно проникся бы этой истиной, не стал бы ни с кем спорить, а рассматривал бы чужое воззрение, а также и свое собственное как явление. Мы ведь почти изо дня в день убеждаемся, что один может с удобством мыслить то, что для другого невозможно мыслить, и притом даже не в таких вещах, которые имели бы какое-либо влияние на благо и зло, а в таких, которые для нас совершенно безразличны.

* * *

То, что знаешь, знаешь, собственно, только для себя; когда я говорю с другим о том, что я, на свой взгляд, знаю, он сразу полагает, что знает это лучше меня, и мне приходится все снова уходить в себя со своим знанием.

* * *

Человек находит себя среди действий и не может удержаться от вопроса о причинах; как существо косное, он хватается за ближайшую из них как за наилучшую и на этом успокаивается; в особенности любит поступать так человеческий рассудок.

* * *

Одинаковые или, по крайней мере, сходные действия производятся природой различными способами.

* * *

Желание объяснять простое сложным, легкое трудным есть порок, распределенный по всему телу науки; проницательные видят его, но не всегда сознаются в ней.

* * *

Просмотрите внимательно физику, и вы найдете, что как феномены, так и эксперименты, на которых они построены, обладают различной ценностью.

* * *

Все сводится к первичным опытам, и построенная на них глава стоит надежно и прочно; но есть также опыты вторичные, третичные и т. д. Если им приписываются равные права, они спутывают то, что было выяснено первыми ^[101].

* * *

Свет и дух, царящие – первый в физическом, второй в моральном, – суть высшие мыслимые неделимые энергии.

* * *

И не принадлежит ли цвет всецело чувству зрения?

* * *

Я ничего не имею против допущения, что цвет можно даже осязать; его самобытные свойства при этом еще более выявились бы.

* * *

Все проще, чем можно мысленно представить себе, и в то же время взаимообусловленнее, чем мы в состоянии понять.

* * *

Те, которые складывают единственный наияснейший свет из цветных видов света, являются настоящими обскурантами.

* * *

Как Сократ призвал к себе нравственного человека, чтобы последний сколько-нибудь просветился относительно себя самого, так Платон и Аристотель выступили перед природой, в свою очередь, как призванные: один – с умом и душою, жаждущим отдаться ей, другой – со взором исследователя и методом, направленным на ее завоевание. И вот, всякое приближение к этим трем, которое становится возможным для нас в целом и в частностях, является событием, которое мы радостнее всего ощущаем и которое всегда служит могучим стимулом нашего образования.

* * *

Чтобы из безграничного многообразия, раздробленности и запутанности современной физики снова спастись в простое, нужно все снова ставить себе вопрос: в какое отношение к природе стал бы Платон, к природе, как она представляется нам теперь, в своем более значительном многообразии, при всем ее основном единстве?

* * *

Ибо мы убеждены, что мы на том же пути можем органически достигнуть последних разветвлений познания и на этом фундаменте постепенно возвести и укрепить вершины каждого знания. При этом, однако, мы должны постоянно следить за тем, идем ли мы в направлении работы нашей эпохи или против него; иначе мы рискуем отклонить полезное и принять вредное.

* * *

Опыт сначала приносит пользу науке, затем вредит ей, так как обнаруживает и закон, и исключение. Среднее между ними отнюдь не дает истинного.

* * *

Говорят, что посредине между двумя противоположными мнениями лежит истина. Никоим образом! Между ними лежит проблема, то, что недоступно взору, – вечно деятельная жизнь, мыслимая в покое.

В Нью-Йорке – девяносто различных христианских вероисповеданий, из которых каждое на свой лад почитает Господа Бога, не вступая ни в какие столкновения с остальными. В естествознании и даже во всяком исследовании мы должны дойти до такого же положения; а то, что же это значит, когда каждый говорит о либеральности и мешает другому думать и высказываться по-своему.

* * *

Самое врожденное понятие, самое необходимое – понятие причины и действия – становится в применении поводом к бесчисленным, все повторяющимся заблуждениям.

* * *

Мы совершаем большую ошибку, всегда представляя себе причину близ действия как тетиву – близ стрелы, которую она пускает; и, однако, мы не можем избежать этой ошибки, потому что причина и действие всегда мыслятся вместе и, стало быть, сближаются в уме.

* * *

Ближайшие ощутимые причины можно как бы поймать, а поэтому и, скорее всего, понять; вот почему мы охотно представляем себе механическим то, что относится к высшему роду.

* * *

Сведение факта к причине – только историческое трактование; например, факт смерти человека и при чина – выстрел из ружья.

* * *

Падение и толчок. Желание объяснить с их помощью движение мировых тел – собственно вскрытый антропоморфизм; это ход путника через поле. Поднятая нога опускается, оставшаяся позади стремится вперед и падает; и так без изменений, от выхода до прибытия ^[103].

* * *

Что, если бы на том же пути заимствовали сравнение у конькобежца? В этом случае поступательное движение идет на пользу оставшейся сзади ноге, причем последняя вместе с тем берет на себя обязанность дать еще такой импульс, что другая нога – теперь уже находящаяся позади, – в свою очередь, сохраняет возможность двигаться некоторое время вперед.