Онлайн книга «Во фронтовой «культбригаде»»
|
Это чтоб я в обморок падал с той стороны двери. Но я не падал. Я поворачивался и говорил: – Благодарю вас. Все знали, что мы делаем, поэтому нельзя было сказать: «Кто вам разрешил?» Я говорю: «Как кто? Все». Все же знали, что я репетирую. Репетиции шли. И они все время искали: кто же разрешил. Но никто не разрешал. И поэтому это вызывало все время споры у них. Видимо, они все искали виновника. Как в «Ревизоре»: «Кто сказал „э“?» – помните, Добчинский с Бобчинским? Но никто так и не сказал. Нет, сказал Зимянин, приказав написать статью в «Правде» «Сеанс черной магии на Таганке». И удивительно, что после такой статьи спектакль ничего не претерпел и шел без единой купюры. Так было только с одним спектаклем. * * * Как-то на «Мастера и Маргариту» пришел первый зам Щелокова – забыл фамилию. С женой он был и, по-моему, с дочкой даже. И его заинтересовало: – Кто же это разрешил? Я говорю: – А что вам показалось тут крамольного, ведь это же издано. Он говорит: – Да-да, но все-таки кто же это разрешил? Я говорю: – Ну все это знают. – Да? – Да, и вот министр знает, и Зимянин знает, – я говорю, – все знают. Он говорит: – Ну раз разрешили, конечно. А вы сами не чувствуете, что надо бы тут немножечко… Я говорю: – А что вас смущает: голая дама спиной сидит? – Нет, ну почему же! Жена сказала: – Ну и это тоже зачем, ни к чему это так уж. Я говорю: – Да, может, вы и правы, потому что многие чиновники, когда принимали, они все спрашивали: «А что, спереди она тоже открыта?» – я им предлагал зайти посмотреть с той стороны. Ну, все мы посмеялись, потом он, уходя уже, любезно говорит: – Ну а чем я вам могу помочь, хочется вам все-таки помочь. Я говорю: – Ваши орлы задерживают на дороге, и вот неприятности, долго с ними объясняешься. Он говорит: – Но ведь им так и нужно по службе. Я говорю: – Я понимаю. Но ведь иногда у меня гости высокие в театре, а я опаздываю. И большие неприятности у меня от этого, ведь я же не буду им объяснять, что меня милиция задержала, – я говорю, – езжу я очень давно, с войны, так что поверьте, я не подведу вас. Он говорит: – Да это я вам выпишу талон без права проверки. Но я должен вас предупредить, что очень много аварий именно у этих людей, они начинают нарушать и попадают в катастрофу, так что вы подумайте все-таки. Я говорю: – Вы знаете, я это много обдумывал. Так что если вас не затруднит это, я буду очень обязан. И он мне сделал такой талон. Года три я ездил. Помогало замечательно. Остановит, подходит он, важный: – Документы! Я ему показываю, он хочет рукой, я говорю: – Стоп, стоп. Без права проверки. Он так: – Есть. Я говорю: – Идите, работайте. Я вас не задерживаю. А до этого я пользовался Сталинской премией. Тогда это солидно все делали: удостоверение, тисненное золотом, – «Лауреат Сталинской премии» с фотографией. И вот я права клал водительские в это. Эта книжечка была небольшая. И милиционер, когда я ему совал, читал, и один и тот же вопрос: – Сам подписывал? И потом одна и та же фраза: – Товарищ, такие документы иметь! Надо же осторожней! Я говорю: – Есть, товарищ начальник. – Ну смотрите. Страна чудес… * * * «Боже, как грустна наша Россия! – воскликнул Пушкин после чтения «Мертвых душ». – Не в силе Бог, а в правде. Трагедия русского народа в том, что русская власть никогда не была верна этим словам». Гоголь действительно уникальное явление, как и Храм Василия Блаженного, как Мусоргский, так и Гоголь. Ну, есть такие уникумы, которые вне закона. Я делал рисунки к спектаклю «Ревизская сказка» по Гоголю: вешалка такая – тут бесконечные шинели, шинели, шинели, а тут галоши, галоши, галоши. Там все были в шинелях. Вырезался кусок занавеса – кусок, его откидывают, и это уже пелерина. Так начиналась «Шинель»… «Преступление и наказание» Достоевского я несколько раз ставил: в Вашингтоне ставил, в Будапеште. В Будапеште у «Преступления…» совсем другой вариант был, совсем другой дизайн, хотя это Давид Боровский делал также со мной. Там были такие три подворотни, глубокие ворота металлические, ржаво-железные. И он совсем по-другому выглядел. И центральные ворота уходили в глубину и там открывалась дверь на улицу. И был очень сильный момент – премьера была зимой – и распахнулись эти двери и оттуда холод, даже в Венгрии шел снег на улице, и вот оттуда пошли каторжники, с улицы прямо на зрителя, и пахнуло холодом, и я увидел сильную реакцию зрителя. Он в этом театре никогда не видел такого хода. Для этого театра, довольно традиционного, это было такое… примерно как в опере «Дон Джованни», где оркестр восседал на сцене, а дирижер свободно ходил по ней и дирижировал – также это было для них неожиданно. И многие их старые актеры прославленные были в какой-то оппозиции. Был очень мудрый старый у них руководитель Золтан Варкони, весь из капитализма. И в социалистической Венгрии он был такой же белой вороной, как я в его театре. Но мы с ним были очень вежливы, и у нас были отношения безукоризненные. Когда меня выгнали из СССР и я начал скитаться, меня всегда поражало, что все знают Достоевского, а я его очень любил. У меня постановки Достоевского «покупали», и я мог жить. Я поставил пять раз «Преступление…», один раз «Бесы» – и это мне помогло выживать. И я выиграл у эмигрантов пари. Собрались злые эмигранты – когда я был в Америке – несколько волн последних. И они говорили: – Мы не хотим вас огорчать, Юрий Петрович, но хотите, давайте пари любое, что на спектаклей десять кто-нибудь придет. А потом… Кому нужен ваш тут Достоевский? Им совершенно ничего не надо. – Ну давайте пари, – большой стол сидел, начали пари заключать, достигли десяти тысяч долларов. – Давайте спорить, через три дня это решится, будет премьера, и мы посмотрим, сколько продано билетов, сколько пройдет спектаклей. Установим канон – десять, то есть вы за то, что и десять не пройдет, да? Я спорю с вами. Но они испугались спорить, потому что, видимо, поняли, что проиграют. И тут они стали отступать. Говорят: – Давайте спорить на ужин хороший. – Да я вас и так накормлю, без спора! Прошло семьдесят с аншлагами, и стоячий билет стоил десять долларов. Для Америки это вообще феноменально… |