Книга Долина забвения, страница 97 – Эми Тан

— Вчера я колебался, нужно ли рассказывать о том, что произошло в опиумном цветочном доме, потому что боялся, что ты сочтешь меня безумцем. Я знаю, что с тобой могу говорить откровенно, но если я расскажу о том, что случилось, сможешь ли ты честно ответить мне — сошел я с ума или стал злодеем?

Я наградила его самым сочувственным взглядом и заверила, что буду с ним честна.

— Я уже рассказывал о своей жене и о девушке. Как я говорил, девушка лежала на спине, а я навалился на нее сверху, движимый только инстинктивной похотью. Она улыбалась. И внезапно мне стало ненавистно ее лицо. Я попросил ее отвернуться и закрыть глаза. А потом мне стало невыносимо ощущать, что ее тело двигается вместе с моим, будто мы были единым целым. И я попросил ее не двигаться, лежать неподвижно. Велел ей не издавать ни звука. Потом закрыл глаза и представил, что это неподвижное тело — труп моей жены. Я кричал от удовольствия и стыда, потому что снова соединился с любимой — но когда она уже была мертва. Я входил в нее все жестче и жестче, будто пытался таким образом вдохнуть в нее жизнь. Но она оставалась мертвой… Это наполнило меня новой мукой, и я остановился. И попросил девушку принести трубку. Вскоре я снова оказался в синей дымке дурмана, а рядом была моя жена, живая и здоровая. Как счастлив я был опять скользнуть мимо знакомых заветных складок в ее тайную пещеру! Я занимался любовью с воображаемым живым телом. Через несколько часов я снова пришел в чувство, увидел перед собой проститутку и снова заставил ее играть роль моей умершей жены. Я пробыл там три дня. Я не мог остановиться: мгновения счастья умножали муки, а муки требовали облегчения… Я уже вызываю у тебя отвращение?

— Вовсе нет, — соврала я. У него были отвратительные фантазии. Хотя его тоска по жене, заставляющая прибегать к самым ужасным способам, чтобы снова оказаться с ней, казалась достойной восхищения. Его жене это бы польстило.

Он в порыве благодарности ухватил меня за руки.

— Я знал, что ты поймешь! Ты уже говорила мне, что, когда другой мужчина в тебя входит, ты представляешь себе своего мужа.

Я этого не говорила… И как грубо он это сказал — «входит в тебя». Я представляла себе Эдварда, когда была в одиночестве, когда скучала по нашим тихим вечерам и вспоминала, что он мне говорил.

Вековечный оглядел комнату и похвалил меня за безупречный вкус.

— Когда ты представляешь в мечтах своего мужа, — спросил он, — ты видишь только его лицо?

— Чаще всего я вспоминаю звук его голоса, — ответила я, — и некоторые наши разговоры. И вижу, как он улыбается, всегда по-разному: уверенно, с облегчением, с удивлением, и как он улыбался, когда смотрел на нашу новорожденную дочку.

— Выражения лица. Это интересно. А что насчет запахов — аромата его тела и дыхания?

— Воспоминания о них не приходят ко мне сами. Я с трудом могу только отчасти их вспомнить.

— Я помню всё до мельчайших подробностей, особенно запах секса, когда мы были единым целым. Это суть моей поэтической натуры — помнить и воображать запретное. Страдания — источник моих стихов.

Наконец-то хоть какой-то шанс.

— Знаешь ли ты, что благодаря твоему последнему стихотворению меня засыпали приглашениями, чтобы я прочитала его и в других домах?

— Большой Дом рассказал мне. Я очень рад. Я перебрал сотни своих стихов, чтобы решить, что еще может тебе понравиться.

Сотни! Моя карьера спасена!

— Я выбрал одно из своих свежих произведений из сборника, который назвал «Город двух миллионов жизней». Ты должна откровенно высказать свое мнение о нем. Я всегда работаю над тем, чтобы улучшать свои стихи.

Он прочистил горло.

@

Как река в половодье заливает округу,

Так во власти богатства честь людская утонет.

Чужеземцы приходят на берег отчизны,

Разрушая все то, что так дорого сердцу.

Их веселые гимны нам — как плач погребальный,

Их наплыв уничтожил наследие предков.

Из-за них забываем мы наших славных героев.

А они заявляют: «Весь Шанхай в нашей власти!»

@

Я лишилась дара речи. Стихотворение не имело ничего общего с теми прекрасными строками, что он прочитал мне на приеме. Оно было похоже на речь одного из студентов, что ходят с черными повязками по Нанкинской улице: «Долой империализм! Закрыть порт для иностранных судов! Вернуть Китаю концессии!»

— Оно… такое сильное, — наконец выдавила я. — Оно вдохновляет… прекрасно иллюстрирует проблемы Шанхая.

— Ты можешь читать его, когда хочешь, — сказал он гордо. — Возможно, даже сегодня вечером. Мой кузен пригласил меня на прием. Я уже сказал ему, что дам тебе новое стихотворение.

Мне пришлось сказать ему правду:

— Это не лучший выбор стихотворения для гостей. Среди наших клиентов есть люди, которых оно осуждает.

— Где была моя голова?! Я попробую найти другое, которое больше тебе подойдет. Какое бы тебе хотелось?

— Стихотворение о любовной тоске, — ответила я. — Похожее на то, что ты дал мне ранее, пропитанное болью утраты того, чего больше всего желаешь. Также хороши поэмы о молодости. Наши гости любят вспоминать о временах своей первой любви.

На следующей неделе Вековечный дал мне новое стихотворение, которое, как он сказал, было о любовной тоске.

@

Я смотрю, как растут за окном пионы,

лепестки их так и не распустились.

А за ними вьется дорога к дому,

мост, который не перейдешь ты.

Звуки милых шагов я так жажду услышать!

И дотронуться снова до крохотных ножек!

Как хочу я обнять ее стройное тело

и смотреть, как спадают с него одежды!

Но увы мне — лишь пар на стекле от дыханья.

И всю память о ней застилает туманом,

кроме дня, когда мы с ней навеки расстались и

она перешла мост от жизни к смерти.

@

Ну по крайней мере в них не было ни слова о развращенном обществе. Волшебная Горлянка посоветовала убрать последнюю строку, чтобы казалось, будто героиня стихотворения просто ушла, а не умерла. Я, вопреки ее совету и своему мнению, вечером исполнила стихотворение в точности так, как оно было написано. В комнате воцарилось неловкое молчание. Только один мужчина с энтузиазмом мне аплодировал — совсем недавно его любимая наложница покончила с собой.

Вековечный приободрился, услышав мой лживый отчет о том, что стихотворение хорошо приняли. Он принес мне свое очередное произведение — еще более тоскливое, чем предыдущее.