Онлайн книга «Театральная сказка»
|
– Скажи, у тебя есть книги? – спросила девочка. – Есть! Много. Одна стена моей комнаты сплошь закрыта книжными полками. Как в часовой. Очень много, на всю вечность хватит. – Ты собрался пробыть там вечность? – удивилась Ветка, не задававшаяся до сих пор вопросом, сколько Мышу придётся провести времени в этой комнате. – Я думаю, да, – засмеялся Мыш. – Но дело не в этом. Самое интересное, что какую бы книгу я ни захотел найти там, рано или поздно я обязательно её нахожу. – Да ладно! – недоверчиво сказала Ветка. – Не может быть! Вообще любую? – Любую. – Тоже какой-то ручеёк из бесконечности? – Типа того. – Хорошо, давай проверим. В следующий раз расскажи мне, как выглядит… – она задумалась, – …обложка пятитомника Сервантеса тысяча девятьсот шестьдесят первого года издания? – Почему именно его? – Потому что я хорошо помню эти книги и ты не сможешь меня надуть. – Ладно, – согласился Мыш. – Только на это может уйти какое-то время. Через несколько спектаклей Мыш в подробностях описал ей, как выглядит пятитомник. – Поверь, я действительно могу найти там любую книгу из когда-либо написанных. – А ненаписанные? Их можешь найти? – Не знаю, но я иногда натыкаюсь на тексты, которые выглядят так, словно бы написаны людьми из будущего. Хотя, возможно, их просто писали какие-нибудь шизофреники. И вообще, всё это чем-то похоже на ту библиотеку в Засценье, которую мы сожгли. Новый мальчик слушал их разговор, широко открыв глаза и не пропуская ни слова. – А если я попрошу тебя отыскать книгу, считающуюся утраченной, скажем, сожжённый том «Мёртвых душ» или пьесу Эсхила «Взвешивание душ»? Найдёшь? – Думаю, да. – Ловлю на слове. Как-то раз Ветка призналась: – Помнишь «каплю»? Ну, тот фиал, в котором держат смерть? Так вот, твоя «капля», красная, треснула и разбилась. – А твоя? – Моя цела. – Ну и прекрасно. Значит, будешь жить долго и счастливо, – успокоил её Мыш. – А мне уже всё равно. Разбилась и разбилась. Только не порежься об осколки. – Это ещё не все плохие новости. Я достала деревянную птичку, которую подарил ныряльщик… – Ту, что влетает в грудь? – Да, её. – И что? – Она больше не летает. Не знаю почему. Может, потому, что я запускала её одна, без тебя. В общем, я отдала её Альберту вместе с осколками «капли», чтобы не мозолили глаза. Он отнёс их в одну из закрытых комнат. Помнишь, в лабиринтах театра есть множество каморок, заваленных бог знает чем? – Конечно. – Альберт сказал, что все эти предметы принесены актёрами из Засценья. – Да ладно!.. – изумился мальчик. – И ещё он рассказал кое-что про революционный зал. – Из которого мы стащили пистолеты? – Да. Так вот этот зал тоже целиком принесён из Засценья. – Как это вообще возможно? – ошарашенно посмотрел на неё Мыш. – Да Альберт и сам толком не понимает. Но говорит, что всё то время целиком пришло из Засценья. Революция, Серебряный век, коммунизм, утопии, всё… Это была попытка приживить Засценье в нашем мире. И в какой-то мере она даже удалась. Но только до тех пор, пока кто-то был готов питать его своей кровью. – Там и чужой крови достаточно пролилось. – Дело не в этом. Альберт сказал, что пока были те, кто готов именно своей кровью поддерживать существование Засценья в нашем мире, оно существовало. А когда добровольцы исчезли, исчезло и всё остальное. Он сказал, любой новый мир всегда строится на крови добровольцев. А если её нет, он исчезает… Они расставались неохотно и каждый раз словно бы навсегда. Долго не могли расцепить руки, смотрели не отрываясь друг на друга. Никогда не прощались и не говорили «до свидания», будто надеясь, что если не попрощаются, то обязательно встретятся снова. И до поры примета сбывалась. Они встречались, спектакль за спектаклем, неделя за неделей, год за годом. Мыш немного ревновал Ветку к новому Ганцу. К тому, что она ходит с ним в Засценье, видит самые невероятные вещи и делает невероятные находки. Ревности своей, впрочем, старался не выказывать, хотя Ветка, конечно же, всё чувствовала. Новый мальчик рос, в голосе его прорезались басовые нотки, и в какой-то момент его заменили. Ветке в этом смысле было проще. Она не особенно быстро росла, ей удивительно долго удавалось сохранять стройность и грацию ребёнка. Она утягивала наливающуюся грудь, почти раздавливая её для каждого спектакля. Научилась имитировать неуклюжую детскую походку и речь. Но время шло… Зрители всё чаще стали шикать при её появлении на сцене рядом с двенадцатилетним Ганцем, которого она переросла почти на голову. Иногда, и это было хуже всего, вовсе начинали смеяться. В двадцать лет невероятно трудно, почти невозможно играть ребёнка. Да, все знают, что Золушку в известном советском фильме играла тридцатисемилетняя Янина Жеймо, но она всё же играла не девочку, а молодую женщину накануне замужества. Однажды актёры под аккомпанемент смешков снова пошли за сцену. Мыш привычно взял Ветку за руку, повёл сквозь бутафорскую траву, но она внезапно остановилась. – Ты чего? – повернулся к ней Мыш. – Мышик, тут стена. – Какая стена? – Кирпичная. – Да ты что? Как такое может быть? – Стена… – Забудь про неё, пойдём, – догадываясь, что произошло, и отчаянно не желая в это верить, сказал мальчик. – Нет тут никакой стены. – Есть. Ударила по стене и повторила: – Есть. Ветка упала и беззвучно, чтобы не услышали зрители в зале, разрыдалась. – Это как у ныряльщиков, помнишь? – она, притянув к себе Мыша, горячо зашептала ему на ухо. – Они остывают и больше не могут плавить лёд. Перебираются на берег. Живут, выращивают картошку, разводят гусей… Она снова легла лицом вниз. – Я выросла, изменилась. Наверное, стала чёрствой и больше не подхожу для театра. Мыш, маленький, едва достающий ей до плеча, лёг рядом, схватил её ладонь и принялся целовать. Новый Ганц стоял над ними, и не зная, куда себя девать от смущения, теребил пуговицы на курточке. Мыш, нелепо смотревшийся рядом с двадцатилетней девушкой, пел ей на ухо мелодию из «Ромео и Джульетты», шептал утешительные слова, убеждал, что это всё ерунда и завтра у неё всё получится, стена снова исчезнет. |