Онлайн книга «Динамо-машина»
|
За что, почему это случилось с ним? Как можно быть адекватным всему этому и что противопоставить? Фома поднялся и почувствовал, что внутри его будто поганой метлой взболтались все грехи мира. Он наклонился над ванной и полил голову водой из душа. Горячей не было, и сейчас это было даже хорошо. Показалось, что от холодной воды стало полегче. С самого начала Фома решил не обращать на болезнь внимания и не принимать её происки всерьёз. Хорошо, что нигде не было зеркала, и Фома больше не мог видеть своих лимонно-жёлтых склер. Они пугали Вику, да испугали бы и любого чиновника на пути в Пномпень. От политой водой головы подушка запахла мочёной курицей. Фома перевернул её, ударил кулаком в вялую серединку и закрыл глаза. Солнца в окне не было и быть не могло, словно всё там было не улицей, а декорациями улицы, понаставленными там и сям и брошенными. То ли укол, то ли болезнь закрывали глаза Фомы. И вскоре он уснул, и ему снилась тоска. – …Больной, больной, тихий час давно закончен, подъём! – голос был не противный, да ещё и барабанили в стекло. На тумбочке стыл полдник с запеканкой, в боксе никого не было – а это Вика прыгала на улице и заглядывала в окно. – Вика. Здравствуй. Ты как? – подскочивший к стеклу Фома хотел выглядеть отдохнувшим и не очень жалко улыбаться. – Фома, к тебе и не пробраться. Ну и загнали же тебя, я еле нашла. Покажи глазки. Ты хорошо спал? Теперь Фоме казалось, что спал он просто замечательно. – И на пузушке печать. – Казённая майка. Тут выдали. И трусья тоже. Вот. – Фома отошёл подальше, взялся за широкие штанины трусов и встал в детскую танцевальную позицию. Да ещё и покрутился в разные стороны. – Похудел… Фома, как анализы? – Вика не веселилась. Фома только подумал, что он совершенно здоровый и не может находиться в этой больнице ни секунды больше, как организм тут же намекнул ему, чтобы он не забывался. Фома даже покачнулся, быстро отвернулся от Вики, хозяйственно поправляя штору, и улыбнулся. – Анализы что ни на есть самые замечательные, Вик. С каждым часом им всё лучше и лучше… – Я серьёзно. – (А никто в этом и не сомневался…) – Ну Вика, в самом деле, врачи говорят, что я очень способный больной, я надежда инфекционного отделения. – Меня к тебе не пустили, Фома. Чего они, а? – И не пустят. Вика опустила глаза под тусклым взглядом Фомы, она хотела сказать что-то хорошее, но боялась, что заплачет. Хлопнула ладошкой по стеклу: – Фома, полежи. Я сейчас. – И, оставив сумочку на карнизе, побежала куда-то, скрывшись из зоны видимости Фомы. Через несколько минут в бокс ворвалась Палёнова и потрясла шуршащим мокрым пакетом. – Девушка тут приходила, гостинцы тебе передала. Вот яблоки, бананы и черешня. Я всё хорошо помыла. Мы этой девушке сказали, чего тебе есть можно, чего нельзя. И что отвлекать тебя тоже нельзя. Давай, ложись, ложись. Ешь черешню, только косточки на пол не бросай. Палёнова была умная, это что-то. Фома с удовольствием бросил бы на пол её косточки, да и растоптал; или не на пол бросил, а куда-нибудь вон с глаз, но сказал лишь: «Спасибо, положите на кровать» – и без выражения на лице уставился на неё. Палёнова не уходила – собралась, видимо, сортировать фрукты по цвету или степени спелости, но всё-таки почуяла что-то неладное, с прищуром посмотрела на Фому и удалилась. Тем временем Вика отыскала в парке разломанный ящик, подтянула его под окно, встала – иначе до окна доставало аккурат только её лицо. И теперь она могла даже на карниз облокотиться. – Фома, надо долечиться. – Я долечусь. Вик, ну ты чего?.. – Фома, милый, не капризничай. Билирубин, АлАт, АсАт, ты повнимательнее с ними. Ладно? – Вика прислонилась к стеклу. – Фома, неужели это ты там, а я здесь? – Вика, мне сказали – лечение двадцать один день. И всё, понимаешь? Уже один прошёл. Ещё пройдут… И мы поедем… – Не надо. Фома, не надо. Мы везде поедем, ты только выздоравливай! И не загадывай больше ничего, ладно? – Ладно. Я к тебе даже в форточку не пролезу, видишь, какая она маленькая. А окна навеки забиты. – Я буду приезжать, Фома. Завтра приеду. – Вместо слёз у Вики вспотели ладони, и на стекле остались два мелко-мелко мокрых пятна. Она вытерла их и убрала руки с окна. – Ты давай ешь черешню. Фома засмеялся – представил почему-то Палёнову. Снова забултыхалась внутри его какая-то гадость, он отвернулся, как будто пошёл за черешней, – так хотелось ему выбить окно и забыть про всё это дело, чтобы они были с Викой опять свободны как ветер! Вика, снова приставив ладони лодочками к окну, смотрела на то, что находилось в палате Фомы. – Фома, ты у самого окна, что ли, спишь? Не дует? – Жарко. – Фома взял пакет с черешней. – Вкусная черешня. Спасибо. Вик, ты не вози ничего. Не надо. Вика даже обиделась: – Ага, а успешное лечение? Я что, не могу принять в нём посильное участие? – Вика, я хочу пива и жареную поросячью ногу. – А я хочу в Пномпень, Фома. Всё будет. У тебя ничего не болит? – Нет, ничего не болит. – Как не болит? Должно болеть! Ну не обманывай, Фома… – А почему у меня должно что-то болеть? – Потому что ты в больнице, Фома! – Вика как можно более пристально всмотрелась в его лицо. По больничному радио испорченный до неузнаваемости голос Галины Петровны рекомендовал Фоме выпить таблетки и приготовиться к ужину. Фома оживился. – Вика, сейчас будет шоу. И действительно: торжественно вплыл ужин вместе с Галиной Петровной. Фома повязал салфеточку, как слюнявчик, и принял из рук медсестры поднос. – Что, влюбляетесь? – спросила Галина Петровна, с интересом приглядываясь к Вике. – Через стекло не влюбишься, – ответил ей Фома. – Не, говорят, можно, – Галина Петровна подмигнула Вике и пошла к выходу. Вика почти ничего не услышала из разговора в палате, но на всякий случай приняла строгий вид. Фома пошлёпал вилкой по картошке-пюре: – О, рекомендую: режим № 1 «постельный», диета № 5. – Ну что, нормальная еда… – Ага, особенно вот это блюдо «Как будто – кто-то умер – с хлебом»… – Ешь, не разговаривай. Это суперпольза. Вся диетическая еда – суперпольза. Ты что, выздороветь не хочешь? – Хочу. Но от такой еды ног таскать не будешь, а уж в Пномпень после неё – не, не потянешь… – Фома заглотил вилку пюре и половину паровой котлеты. Страдая, запил киселём. |