Книга Мальчик глотает Вселенную, страница 22 – Трент Далтон

Но потом, в хорошее время, в солнечные часы на прогулочном дворе, ты вдруг понимаешь, что можешь замедлить их, растянуть, управлять ими, словно это хорошо обученные лошади, и ты можешь превратить час, проведенный в цветочном саду, в половину дня, потому что ты живешь в пяти измерениях, и эти измерения – запахи, которые ты ощущаешь, предметы, до которых можешь дотронуться и попробовать на язык, звуки, которые ты слышишь, и все вокруг, что ты видишь, вещи внутри вещей, маленькие вселенные в каждой тычинке цветка, слой за слоем, потому что твое восприятие так усилено оттого, что нечем больше заняться внутри этих бетонных стен, с которых за тобой внимательно наблюдают всякий раз, когда ты входишь в тюремный сад, как будто ты Дороти из страны Оз в цветном фильме.

– Ты научился подмечать все детали, – говорю я.

Дрищ кивает. Он смотрит на нас обоих.

– Никогда не забывайте, вы оба, что вы свободны, – произносит он. – Это ваши солнечные часы, и вы можете заставить их длиться вечно, если видите все детали.

Я тоже преданно киваю в ответ.

– Управлять своим временем, так, Дрищ? – повторяю я.

Дрищ снова гордо кивает.

– Прежде, чем оно управится с вами, – продолжает он.

Это излюбленный кусок мудростей Дрища.

Управляйте своим временем прежде, чем оно управится с вами.

Я помню, когда впервые услышал это от него. Мы стояли в машинном зале часовой башни Брисбен-Сити-Холла ^[17], возвышающегося в центре города над Площадью короля Георга старого и славного здания из коричневого песчаника. Дрищ привез нас сюда на поезде из Дарры. Он сказал, что внутри башни есть старый лифт, который поднимает людей прямо на вершину, и я не поверил ему. Он знал пожилого лифтера, Клэнси Маллетта, еще по своим фермерским денькам, и Клэнси говорил, что позволит нам подняться на лифте бесплатно, но когда мы приехали, лифт оказался на ремонте, и Дрищу пришлось убалтывать старого приятеля и намекать, на кого делать ставку в пятом забеге на ипподроме «Игл Фарм», чтобы убедить того провести нас по тайной лестнице, предназначенной только для персонала Сити-Холла. Темная лестница на башню казалась бесконечной, и Дрищ с лифтером Клэнси хрипели всю дорогу, а мы с Августом так же всю дорогу смеялись. Затем мы ахнули, когда Клэнси открыл хлипкую дверь, которая вела в машинное отделение с вращающимися шкивами и шестеренками – часовым механизмом городских часов, приводящим в действие четыре циферблата на башне. Северный, южный, восточный и западный, каждый с гигантскими черными стальными стрелками, отсчитывающими минуты и часы каждого брисбенского дня. Дрищ загипнотизированно смотрел на эти стрелки десять минут подряд, а затем сказал нам, что время – древний враг. Он сказал, что время убивает нас не спеша. «Время поглотит вас, – сказал он. – Так что управляйте своим временем прежде, чем оно управится с вами».

Лифтер Клэнси проводил нас к очередному секретному лестничному пролету, который вел из машинного отделения на смотровую площадку, где Дрищ сказал, что брисбенские дети обычно бросали через перила монеты и загадывали желания, пока те летели вниз семьдесят пять метров до крыши Сити-Холла.

– Я желаю иметь больше времени, – сказал я, бросая через перила медную монетку в два цента.

И время пришло.

– Зажмите уши! – улыбнулся Клэнси, поднимая глаза к огромному синему стальному колоколу, который я сперва не заметил над нами. И колокол оглушительно пробил одиннадцать раз, едва не разорвав мне барабанные перепонки, и я изменил свое желание на другое, чтобы время остановилось в тот момент, и чтобы это желание сбылось.

* * *

– Ты видишь все детали, Илай? – спрашивает Дрищ через стол.

– А? – вскидываюсь я, возвращаясь в настоящее.

– Ты улавливаешь все детали?

– Да-а, – отвечаю я, озадаченный испытующим взглядом Дрища.

– Ты ухватываешь все эти периферийные штуки, малыш? – спрашивает он.

– Конечно. Всегда, Дрищ. До мельчайших подробностей.

– Но ты пропустил самое интересное, что есть в этой статье.

– Неужели?

Я изучаю статью, снова просматриваю слова.

– Подпись, – говорит он. – В нижнем правом углу.

Подпись, подпись. Нижний правый угол. Глаза бегут ниже, ниже, ниже, по типографским словам и картинкам.

Вот она. Вот подпись.

– Какого хрена, Гус!

Я буду отныне ассоциировать это имя с днем, когда я научился управлять временем.

Это имя – «Кэйтлин Спайс» ^[18].

Дрищ и я пристально смотрим на Августа. Он молчит.

Я вижу маму через полуоткрытую дверь спальни. Она стоит в своем красном выходном платье перед зеркалом, висящим на внутренней стороне дверцы шкафа, и застегивает на шее серебряное ожерелье. Как может любой мужчина в здравом уме не быть счастливым в ее присутствии, не быть довольным, не быть благодарным за то, что по возвращению домой его встретит она?

Почему мой отец положил на все это большой и толстый хрен? Это переполняет меня яростью. Она так офигительна, моя мама. К чертовой бабушке всех и каждого из тех озабоченных придурков, которые смели приблизиться к ней на расстояние шага, не получив сперва на это право у Зевса.

Я проскальзываю к ней в спальню и сажусь на кровать рядом с ней и зеркалом.

– Мам?

– Да, дружочек?

– Почему ты сбежала от моего отца?

– Илай, я не хочу говорить об этом сейчас.

– Он плохо с тобой обращался, ведь так?

– Илай, этот разговор…

– …Состоится, когда я подрасту, – заканчиваю я за нее. Все, переход к новой строке.

Мама слегка улыбается в зеркало шкафа. Наполовину смущенная, наполовину тронутая моим беспокойством.

– Твой отец был нездоров, – говорит она.

– Мой отец хороший человек?

Мама думает. Мама кивает.

– Мой отец – он скорее как я или скорее как Гус?

Мама думает. Мама ничего не отвечает.

– Гус тебя когда-нибудь пугает?

– Нет.

– Меня он иногда пугает до усрачки.

– Следи за языком.

Следить за языком? За языком следить, говоришь? Что меня в действительности пугает до усрачки, так это когда правда о нелегальных операциях с героином сталкивается с миражом семейных ценностей в духе фон Траппа ^[19], который мы выстроили вокруг себя.